Он бросил на остальных многозначительный взгляд:
— Он был хороший паренек, наш Пинетт, его очень лю-били, потому что он сачковал, как и мы, уж он не вышел бы вперед, если бы потребовался доброволец. Жалко, что он хочет повоевать теперь, когда война уже закончена. Глаза Пинетга сверкнули:
— Ничего я не хочу, мудил о!
— Хочешь! Ты хочешь в солдатики поиграть.
— И то лучше, чем обделываться, как ты.
— Слыхали: я обделываюсь, потому что сказал, что французская армия получила взбучку.
— А ты уверен, что французская армия получила взбуч-ку? — заикаясь от гнева, спросил Пинетт. — Ты что, по-священ в тайны главнокомандующего, генерала Вейгана?
Лонжен заносчиво и устало улыбнулся:
— Кому нужны тайны главнокомандующего: половина войск беспорядочно отступает, а другая окружена; тебе этого мало?
Пинетт рубанул воздух рукой:
— Мы перегруппируемся на Луаре, а в СЬмюре соеди-нимся с Северной армией.
— Ты в это веришь, умник?
— Так мне сказал капитан. Спроси у Фонтена.
— Северной армии придется повертеться, потому что у них на хвосте боши. А что до нас, то мы вряд ли с ними встретимся.
Пинетт исподлобья посмотрел на Лонжена, тяжело ды-ша и топая ногой. Он сердито тряхнул плечами, как бы намереваясь сбросить ношу. Наконец он зло и затравлен-но проговорил:
— Даже если мы отступим до Марселя, даже если пере-сечем всю Францию, останется Северная Африка.
Лонжен скрестил руки и презрительно улыбнулся:
— А почему не Сен-Пьер и Микелон1, болван?
— Ты себя считаешь умником? Скажи, ты себя счита-ешь умником? — спросил Пинетт, наступая на него.
Шарло бросился между ними.
— Ну! Ну! — сказал он. — Вы что, собираетесь ссорить-ся? Все согласны, что война ничего не решает и что вооб-ще больше не нужно воевать. Бог нам в помощь! — вос-кликнул он пылко. — Вообще никогда!
Он напряженно смотрел на всех, он дрожал от страсти. Страсти всех примирить: Пинетта и Лонжена, немцев и французов.
1 Острова у восточного побережья Канады, колонии Франции.
— Наконец, — почти умоляющим голосом сказал он, — нужно суметь с ними поладить, они ведь не собираются всех нас уничтожить.
Пинетт обратил свое бешенство на него:
— Если война проиграна, то лишь из-за таких, как ты. Лонжен ухмылялся:
— Еще один никак не поймет.
Наступило молчание; потом все медленно повернулись к Матье. Он этого ждал: в конце каждого спора его делали арбитром, так как он был самый образованный.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Пинетт. Матье опустил голову и не ответил.
— Ты что, глухой? Тебя спрашивают, что бы об этом думаешь?
— Ничего, — ответил Матье.
Лонжен пересек тропинку и стал перед ним:
— Как — ничего? Преподаватель все время думает.
— Что ж, как видишь, не все время.
— Ты все-таки не дурак: ты хорошо знаешь, что сопро-тивление невозможно.
— Откуда мне это знать?
В свою очередь, подошел и Пинетт. Они стояли по обе стороны Матье, словно его добрый и злой ангелы.
— Ведь ты не пал духом, — сказал Пинетт. — Неужто ты считаешь, что французы не должны сражаться до конца?
Матье пожал плечами:
— Если бы сражался я, я мог бы иметь свое мнение. Но погибают другие, сражаться будут на Луаре, и я не могу решать за них.
— Вот видишь, — сказал Лонжен, насмешливо глядя на Пинетта, — бойню за других не решают.
Матье встревоженно посмотрел на него:
— Я этого не сказал.
— Как не сказал? Ты только что это сказал.
— Если бы оставался шанс, — промолвил Матье, — со-всем крохотный шанс…
— И что?
Матье покачал головой:
— Как знать?..
— И что же это означает? — спросил Пинетт.
— Это означает, — объяснил Шарло, — что осталось только ждать, стараясь при этом не портить себе кровь.
— Нет! — крикнул Матье. — Нет! Он резко встал, сжимая кулаки.
— Я жду с самого детства!
Они недоуменно смотрели на него, он понемногу успо-коился.
— Что означает наше решение? — сказал он. — Кто спрашивает наше мнение? Вы отдаете себе отчет в нашем положении?
Они испуганно попятились.
— Ладно, — сказал Пинетт, — ладно, мы его знаем.
— Ты прав, — сказал Лонжен, — солдат не имеет права на собственное мнение.
Его холодная и слюнявая улыбка ужаснула Матье.
— Пленный еще меньше, — сухо ответил он.
Всё спрашивает у нас нашего мнения. Всё. Большой во-прос окружает нас: это фарс. Нам задают вопрос, как лю-дям; нас хотят заставить думать, что мы еще люди. Но нет. Нет. Нет. Какой фарс — эта тень вопроса, который задают одни тени войны другим.
— А что за польза иметь собственное мнение? Решать-то не тебе.
Матье замолчал. Он вдруг подумал: «Нужно будет жить». Жить, срывать день за днем заплесневелые плоды поражения, платить за этот тотальный выбор, от которого он сегодня отказывался. «Но, Боже мой! Я не хотел ни этой войны, ни этого поражения: что за фокус — обязывать меня нести за них ответственность?» Он почувствовал, как в нем под-нимается гнев — ярость попавшего в ловушку зверя, и, подняв голову, он увидел, как такой же гнев блестит в гла-зах его товарищей.
Крикнуть в небо всем вместе: «Мы не имеем ничего общего с этой бойней! Мы не имеем ничего общего с этой бойней! Мы невиновны!» Его порыв угас: безусловная невиновность сияла в утреннем солнце, ее мож-но было ощутить на листьях травы. Но она так мала: ис-тиной была эта неуловимая общая вина, наша вина. При-зрак войны, призрак поражения, призрачная виновность. Он по очереди посмотрел на Пинетта и Лонжена и развел руками: он не знал, хотел ли он им помочь или попросить у них помощи. Они тоже посмотрели на него, потом от-вернулись и удалились. Пинетт смотрел себе под ноги. Лонжен улыбался самому себе напряженной и смущенной улыбкой; Шварц стоял в стороне с Ниппером, они гово-рюш друг с другом по-эльзасски, они уже были похожи на двух сообщников; Пьерне судорожно сжимал и разжимал правый кулак. Матье подумал: «Вот чем мы стали».
МАРСЕЛЬ, 14 ЧАСОВ