В сад вошел Люберон. Он жевал, его ресницы трепетали под большими глазами альбиноса, уши двигались одно-временно с челюстями.
— Что ты ешь? — спросил Шарло.
— Хлеб.
— Где ты его взял?
Люберон вместо ответа показал куда-то в сторону и про-должал жевать. Шарло внезапно замолчал и с каким-то ужа-сом посмотрел на него; сержант Пьерне, подняв карандаш и запрокинув голову, тоже смотрел на него. Люберон про-должал не спеша жевать: Матье обратил внимание на его важный вид и понял, что тот принес новости; как и все, Матье испугался и отступил на шаг назад. Люберон мирно закончил есть и вытер руки о штаны. «Это был не хлеб», — подумал Матье. Подошел Шварц, и все молча ждали.
— Ну все, свершилось! — объявил Люберон.
— Что ты мелешь? — грубо спросил Пьерне. — Что свершилось?
— То самое.
— Значит… -Да.
Стальная молния, потом тишина; вялое сизое мясо этого дня получило знак вечности, это было как удар серпа. Ни звука, ни дуновения ветра, время застыло, война отступи-ла: только что они были в ней, под ее защитой, они могли еще верить в чудеса, в бессмертную Францию, в амери-канскую помощь, в гибкую защиту, во вступление России в войну; теперь война была позади них, закрытая, завер-шенная, проигранная. Последние надежды Матье превра-тились в воспоминания о надеждах.
Лонжен опомнился первым. Он вытянул длинные руки, чтобы осторожно как бы пощупать новость. Он робко спросил:
— Значит… оно подписано?
— С сегодняшнего утра.
Девять месяцев Пьерне желал мира. Мира любой це-ной. Теперь Пьерне стоял бледный и потный; его удивле-ние перешло в ярость.
— Откуда ты знаешь? — крикнул он.
— Мне только что сказал Гвиччоли.
— А он откуда знает?
— По радио слышал. Только что передавали.
Он говорил голосом диктора, терпеливым и нейтраль-ным; ему нравилось изображать из себя всеведущего.
— А как же артиллерия?
— Прекращение огня назначено на полночь. Шарло тоже покраснел, но глаза его сверкали:
— Вот это да!
Пьерне встал. Он спросил:
— Есть подробности?
— Нет, — сказал Люберон. Шарло кашлянул:
— А мы?
— Что мы?
— Когда мы вернемся по домам?
— Говорю же тебе, что подробностей нет.
Они помолчали. Пинетт пнул булыжник, и тот пока-тился в морковку.
Пинетт пнул булыжник, и тот пока-тился в морковку.
— Перемирие! — сказал он злобно. — Перемирие! Пьерне покачал головой; на его пепельном лице левое
веко стало дергаться, как ставень в ветреный день.
— Условия будут жесткими, — сказал он, удовлетворен-но ухмыляясь.
Начали ухмыляться и все остальные.
— Еще бы! — сказал Лонжен. — Еще бы!
Шварц тоже ухмыльнулся; Шарло повернулся и удив-ленно посмотрел на него. Шварц перестал смеяться и силь-но покраснел. Шарло продолжал смотреть на него так, как будто видел его в первый раз.
— Ты теперь фриц… — тихо сказал он.
Шварц энергично и неопределенно махнул рукой, по-вернулся и вышел из сада; Матье почувствовал себя со-всем разбитым от усталости. Он рухнул на скамейку.
— Ну и жара, — сказал он.
На нас смотрят. Все более и более плотная толпа смот-рела, как они глотают эту историческую пилюлю, толпа на глазах старела и пятилась назад, шепча: «Побежденные со-рокового года, солдаты-пораженцы, из-за них мы оказа-лись в цепях». Они оставались здесь, неизменные под этими изменчивыми взглядами, судимые, точно измерен-ные, объясненные, обвиненные, прощенные, приговорен-ные, заточенные в этом неизгладимом полудне, погребен-ные в жужжании мух и пушек, в запахе нагретой зелени, в воздухе, дрожащем над морковью, бесконечно виновные в глазах своих сыновей, внуков и правнуков, побежденные сорокового года навсегда. Он зевнул, и миллионы людей увидели, как он зевает: «Он зевает, ну и дела! Побежден-ный сорокового года имеет наглость зевать!» Матье резко погасил этот неудержимый зевок, он подумал: «Мы не одни».
Он посмотрел на своих товарищей, его взгляд столк-нулся с вечным и цепенящим взглядом истории: в первый раз величие спустилось им на головы: они были знамени-тыми солдатами проигранной войны. Живые истуканы! «Боже мой, я читал, зевал, размахивал погремушкой своих проблем, не решался выбрать, а на самом деле я уже вы-брал, выбрал эту войну, это поражение, и в сердце ждал этого дня. Все нужно начинать заново, делать больше не-чего»: две мысли вошли одна в другую и взаимоуничтожи-лись; осталась лишь спокойная поверхность Небытия.
Шарло тряхнул плечами и головой; он засмеялся, и вре-мя снова потекло. Шарло смеялся, он смеялся вопреки Ис-тории, он защищался смехом от окаменения; он лукаво смотрел на них и говорил:
— Хорошо же мы выглядим, ребята. Что-что, а выгля-дим мы хорошо.
Они озадаченно повернулись к нему, и потом Люберон решил засмеяться. Он морщил нос, еле сдерживаясь, и смех выходил у него через ноздри:
— Что да, то да! Как они с нами разделались!
— Вздули что надо! — в каком-то опьянении восклик-нул Шарло. — Всыпали по первое число!
В свою очередь, засмеялся Лонжен:
— Солдаты сорокового, или короли спринта!
— Победители!
— Олимпийские чемпионы по ходьбе!
— Не волнуйтесь, — сказал Люберон, — нас хорошо примут, когда вернемся, организуют нам торжественную встречу!
Лонжен издал счастливый хрип:
— Нас придут встречать на вокзал! С хоровой капеллой и гимнастическими группами.