ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 ИЮНЯ
— Там! Там! Как раз над деревьями.
Матье спал, и война была проиграна. Вплоть до глуби-ны его сна она была проиграна. Голос резко разбудил его: он лежал на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела, и ой проиграл войну.
— Справа! — живо сказал Шарло. — Я же тебе говорю, как раз над деревьями. У тебя что, глаз нет?
Матье услышал медленный голос Ниппера.
— Ага! Ишь ты! — сказал Ниппер. — Ишь ты!
Где мы? В траве. Восемь горожан в полях, восемь граж-данских в военной форме, завернутые по двое в армейские одеяла и лежащие посреди огорода. Мы проиграли войну; нам ее доверили, а мы ее проиграли. Она у них проскольз-нула сквозь пальцы, и теперь с грохотом ушла проигры-ваться куда-то на север.
— Ишь ты! Ишь ты!
Матье открыл глаза и увидел небо; оно было жемчуж-но-серым, без облаков, без дна, одна лишь пустота. На нем медленно рождалось утро, капля света, которая скоро упа-дет на землю и затопит ее золотом. Немцы в Париже, и мы проиграли войну. Начало, утро. Первое утро на свете, как и все остальные: все нужно было сделать, все будущее было в небе. Он вынул руку из-под одеяла и почесал ухо: это будущее других. В Париже немцы поднимали глаза к небу, читали на нем свою победу и свои завтрашние дни. У меня же нет больше будущего. Шелк утра ласкал его лицо; но у своего правого бедра он чувствовал тепло Нип-пера; у левой ляжки тепло Шарло. Еще годы жить: годы убивать. Этот зарождающийся победоносный день, свет-лый утренний ветер в тополях, полуденное солнце на ко-лосьях пшеницы, аромат разогретой вечерней земли, нужно будет этот день убивать постепенно, минута за минутой; ночью немцы нас возьмут в плен. Гудение усилилось, и в лучах восходящего солнца он увидел самолет.
— Это макаронник, — сказал Шарло.
Заспанные голоса стали клясть самолет.
Заспанные голоса стали клясть самолет. Они привыкли к небрежному эскорту немецких самолетов, к циничной, безвредной, болтливой войне: это была их война. Итальянцы в эту игру не играли, они бросали бомбы.
— Макаронник? Так я и поверил! — возразил Люберон. — Ты что, не слышишь, как четко работает мотор? Это «мес-сершмит», модель 37.
Под одеялами наступила разрядка; запрокинутые лица заулыбались немецкому самолету. Матье услышал несколь-ко глухих взрывов, и в небе образовались четыре малень-ких круглых облачка.
— Бляди! — выругался Шарло. — Теперь они стреляют в немцев.
— За это нас всех перебьют, — раздраженно сказал Лон-жен.
А Шварц с презрением добавил:
— Эти придурки еще ничего не поняли.
Раздалось еще два взрыва, и над тополями появились два темных ватных облака.
— Бляди! — повторил Шарло. — Бляди!
Пинетт приподнялся на локте. Его красивое парижское личико было розовым и свежим. Он высокомерно посмот-рел на своих товарищей.
— Они делают свое дело, — сухо сказал он. Шварц пожал плечами:
— А зачем это сейчас?
Противовоздушная оборона умолкла; облака рассосались; слышно было только гордое и четкое гудение.
— Я его больше не вижу, — сказал Ниппер.
— Нет, нет, он там, на конце моего пальца.
Белый овощ вышел из-под земли и указывал ввысь, на самолет: Шарло спал голым под одеялом.
— Лежи спокойно, — встревожился сержант Пьерне, — ты нас обнаружишь.
— Еще чего! В такой час он нас принимает за цветную капусту.
Он все-таки спрятал руку, когда самолет пролетал над его головой, мужчины, улыбаясь, следили глазами за этим сверкающим кусочком солнца: это было утреннее развле-чение, первое событие дня.
— Он совершает маленькую прогулку, нагуливает аппе-тит, — сказал Люберон.
Их было восемь, проигравших войну, — пять секрета-рей, два наблюдателя и один метеоролог, они лежали бок о бок среди лука и морковки. Они профукали войну, как профукивают время: не замечая этого. Восемь: Шварц — слесарь, Ниппер — служащий банка, Лонжен — фининс-пектор, Люберон — коммивояжер, Шарло Вроцлав — зон-тичных дел мастер, Пинетт — транспортный контролер и два преподавателя: Матье и Пьерне. Они скучали девять месяцев, то среди пихт, то в виноградниках; в один пре-красный день голос из Бордо объявил им об их пораже-нии, и они поняли, что были неправы. Неуклюжая рука коснулась щеки Матье. Он повернулся к Шарло:
— Чего ты хочешь, дурачок?
Шарло лежал на боку, Матье видел его добрые красные щеки и широко растянутые губы.
— Я хотел бы знать, — тихим голосом сказал Шарло. — Мы сегодня отправимся?
На его улыбчивом лице беспрестанно мелькала смутная тревога.
— Сегодня? Не знаю.
Они покинули Морброн двенадцатого, все началось как беспорядочное бегство, а потом вдруг эта остановка.
— Что мы здесь делаем? Ты мне можешь сказать?
— Вроде бы ждем пехоту.
— Если пехотинцы не могут выбраться, то почему мы должны влипнуть на пару с ними?
Он скромно добавил:
— Понимаешь, я еврей. У меня польская фамилия.
— Знаю, — грустно ответил Матье.
— Замолчите, — одернул их Шварц. — Слушайте! Послышался приглушенный продолжительный грохот.
Вчера и позавчера он длился с утра до ночи. Никто не знал, кто стреляет и в кого.
— Сейчас должно быть около шести, — сказал Пинетт. — Вчера они начали в пять сорок пять.
Матье поднял запястье к глазам и повернул его, чтобы посмотреть на часы: