Матье недоуменно посмотрел на него, затем повернул-ся и бросил котелок в стекло шкафа.
— Я не умею пьянеть! — громко сказал он. — Не умею — и баста. Вы же видите, что не умею.
Никто не проронил ни слова; Гвиччоли положил на пол осколок стекла, который упал ему на колени. Матье подо-шел к Лонжену, твердо взял его за руку и поставил на ноги.
— Что такое? Какое тебе дело? — крикнул Лонжен. — Занимайся своей задницей, эй ты, аристократ!
— Я пришел увести тебя, — настаивал Матье, — и я уйду с тобой.
Лонжен яростно отбивался.
— Оставь меня в покое! Говорю тебе, отпусти меня! От-пусти, сучий потрох, или я разозлюсь.
Матье стал тащить его из комнаты, Лонжен поднял ру-ку и попытался ткнуть ему пальцем в глаза.
— Мерзавец, — разозлился Матье.
Он отпустил Лонжена и залепил ему два не слишком сильных подскульника; Лонжен обмяк и повернулся во-круг своей оси; Матье схватил его на лету и водрузил его на плечи, как мешок.
— Видите, — сказал он. — Я тоже, если захочу, могу корчить из себя весельчака.
Он их ненавидел. Он вышел и спустился по ступенькам крыльца со своей ношей. Шарло, увидев его, расхохотался.
— Что с братишкой?
Матье перешел через дорогу и положил Лонжена у каш-тана.
— Сейчас лучше? — спросил Матье. Лонжена снова вырвало.
— Вот… так легче… — сказал он между двумя позывами.
— Я тебя оставлю, — сообщил Матье. — Когда кончишь блевать, постарайся хорошенько выспаться.
Он запыхался, когда подошел к почтовой конторе. Он постучал. Пинетт открыл ему с восхищенным видом.
— Ага! — обрадовался он. — Решился наконец.
— В конечном счете, да, — ответил Матье.
В тени за Пинетгом появилась почтовая служащая.
— Мадемуазель сегодня уже не боится, — сказал Пи-нетт. — Мы слегка прогуляемся по полям.
Девушка бросила на него мрачноватый взгляд. Матье ей улыбнулся. Он подумал: «Я ей не слишком симпатичен», но ему это было в высшей степени безразлично.
— От тебя пахнет вином, — заметил Пинетт.
Матье, не отвечая, засмеялся. Девушка надела черные перчатки, заперла на два оборота дверь, и они пустились в путь. Она положила ладонь на руку Пинетта, а Пинетт дал руку Матье. Солдаты, проходя, приветствовали их.
— У нас воскресная прогулка! — крикнул им Пинетт.
— Ага! — ответили они. — Без офицеров — каждый день воскресенье.
Молчание луны под солнцем; грубые гипсовые изобра-жения, расположенные по кругу в пустыне, напомнят бу-дущим породам, чем был род человеческий.
Молчание луны под солнцем; грубые гипсовые изобра-жения, расположенные по кругу в пустыне, напомнят бу-дущим породам, чем был род человеческий. Продолговатые белые руины будут плакать бороздками своих жировых чер-ных выпотов. На северо-западе триумфальная арка, на се-вере романский храм, на юге мост, ведущий к другому храму; вода в бассейне загнивает, торчит каменный нож, устремленный в небо. Из камня; из камня, засахаренного в сиропе истории; Рим, Египет, каменный век — вот что останется от достославного места. Он повторил: «Вот что останется», но удовольствие его притупилось. Нет ничего монотоннее катастрофы; Даниель начинал к ней привы-кать. Он прислонился к решетке, еще счастливый, но ус-талый, с лихорадочным привкусом лета на языке: Даниель гулял весь день; теперь ногам трудно было его нести, и все-таки надо было идти. В мертвом городе следует хо-дить. «Я заслужил эту маленькую удачу», — сказал он себе. Неважно что, но что-нибудь да расцветет для него одного на углу улицы. Но, увы, ничего не было. В пустыне всюду посверкивали дворцы: кое-где подпрыгивали голуби, не-запамятные птицы, ставшие камнями, потому что корми-лись статуями. Единственной оживляющей нотой в этом каменном пейзаже был нацистский флаг над отелем «Кри-йон».
О! Штандарт цвета кровоточащего мяса на шелке морей и арктических цветов.
Посередине кровавого лоскута белый круг, точно круг от волшебного фонаря на простыне моего детства; посе-редине круга клубок черных змей, Аббревиатура Зла, моя Аббревиатура. Каждую секунду в складках стяга образует-ся красная капля, она отделяется, падает на покрытие из щебенки: добродетель кровоточит. Он прошептал: «Добро-детель кровоточит!» Но его это уже не так забавляло, как накануне. Три дня он не заговаривал ни с кем, и его радость отвердела; на мгновенье усталость затуманила ему взгляд, и он подумал, не вернуться ли? Нет. Он не мог вернуться: «Мое присутствие требуется повсюду». Надо идти. Он с об-легчением воспринял звучный разрыв неба: самолет блес-тел на солнце, это была смена, у мертвого города был и другой свидетель, он поднимал к небесам тысячи мертвых голов. Даниель улыбался: это его самолет искал среди могил. «Это только для меня одного он здесь». Ему хотелось бро-ситься на середину площади и замахать платком. Хорошо бы они начали бомбить! Это было бы воскрешение, го-род огласился бы шумом работающей кузницы, изыскан-ные цветы зацепились бы за фасады. Самолет пролетел; и вокруг Даниеля вновь образовалась планетарная тиши-на. Идти! Идти без остановки по поверхности этой остыв-шей планеты.
Он пошел дальше, волоча ноги; пыль отбеливала его туф-ли. Он вздрогнул: прижав лоб к какому-нибудь стеклу ка-кой-то праздный генерал-победитель, сложив руки за спи-ной, может быть, наблюдал за этим туземцем, заблудившимся в музее парижских реликвий. Все окна стали немецкими глазами; он выпрямился и пошел упругим шагом, для сме-ху немного виляя бедрами: «Я хранитель Некрополя». Тю-ильри, набережная Тюильри; перед тем, как перейти ули-цу, он по привычке повернул голову налево и направо, но ничего не увидел, кроме тоннеля из листвы. Он собирался ступить на мост Сольферино, когда остановился, и сердце его забилось: удача! Дрожь пробежала от подколенной впадины до затылка, руки и ноги похолодели, он застыл и затаил дыхание, вся его жизнь сосредоточилась в зрении: он пожирал глазами стройного юношу, который невинно стоял к нему спиной, склоняясь над водой. «Дивная встре-ча!» Даниель был бы меньше взволнован, если бы вечер-ний ветер обрел голос и окликнул его по имени, или если бы облака начертали его имя на сиреневом небе, настоль-ко было очевидно, что это дитя оказалось здесь для него, что его длинные широкие руки, выглядывавшие из шел-ковых манжет, были словами его тайного языка: «Он дан мне».
Малыш был длинный и кроткий, светлые взъеро-шенные волосы и круглые, почти женские, плечи, узкие бедра, твердый, крупный зад, очаровательные маленькие ушки; ему могло быть лет девятнадцать-двадцать. Даниель смотрел на его уши и думал: «Дивная встреча», он испы-тывал некий страх. Все его тело притворялось мертвым, как насекомые, которым грозит опасность; самая большая опасность для меня — красота. Его руки все больше и больше холодели, железный обруч опоясал шею. Красота, самая скрытная из ловушек, предлагала себя с улыбкой со-участия и легкости, подавала ему знак, принимая ожидаю-щий вид. Какая ложь: этот нежный беззащитный затылок никого не ждал; он только ласкался о воротник куртки и наслаждался самим собой, они наслаждались самими со-бой, своим теплом, эти стройные горячие светлые бедра, которые угадывались под серой фланелью. Он смотрит на реку, он думает, необъяснимый и одинокий, как пальма; он мой, хоть он меня не знает. Даниеля затошнило от тре-воги, и на какой-то миг все закачалось: крохотный и да-лекий ребенок звал его со дна пропасти; его звала красота; Красота, моя Судьба. Он подумал: «Все начнется сначала. Все: надежда, несчастье, стыд, безумства». И тут он вспом-нил, что Франция обречена: «Все дозволено!» Тепло потек-ло от живота к кончикам пальцев, усталость исчезла, кровь застучала в висках. «Единственные видимые представите-ли человеческого рода, единственные выжившие предста-вители исчезнувшей нации, мы неизбежно заговорим друг с другом: что может быть естественнее?» Он сделал шаг вперед к тому, кого уже окрестил Чудом, он помолодел и стал добрым, он отяжелел от возбуждающего откровения, которое нес ему малыш. И почти сразу же Даниель оста-новился: он заметил, что Чудо дрожало всеми членами, конвульсивное движение то отбрасывало его тело назад, то прижимало живот к балюстраде, наклоняя затылок над водой. «Маленький дурачок!» — раздраженно подумал Да-ниель. Мальчик не был достоин этой чрезвычайной мину-ты, он не совсем в ней присутствовал, ребяческие заботы отвлекали эту душу, которая должна быть открыта пре-красной новости. «Маленький дурачок!» Вдруг Чудо стран-ным вымученным движением подняло правую ногу, словно собираясь перешагнуть через парапет. Даниель изготовил-ся прыгнуть, когда малыш беспокойно обернулся и застыл с поднятой ногой. Он заметил Даниеля, а Даниель увидел его несчастные глаза на белом, как мел, лице; малыш с секунду колебался, его нога опустилась, царапнув камень, и он небрежно пустился в путь, волоча руку по выступу парапета. «Ты хочешь покончить с собой!»
Восхищение Даниеля заморозилось в одночасье. Всего-то: мерзкий обезумевший мальчишка, неспособный выне-сти последствий своих глупостей. Приступ желания напряг Даниелю член: он пошел за мальчиком с ледяной радос-тью охотника. Он холодно ликовал; он словно освободился и очистился и стал насколько возможно коварным. В прин-ципе он предпочитал это, но он развлекался, храня обиду на малыша: «Ты хочешь покончить с собой, маленький иди-от? Ты думаешь, это легко! Большим ловкачам, чем ты, это не удалось». Мальчик осознал его присутствие за своей спиной; теперь он делал большие лошадиные шаги, он ша-гал очень широко и очень напряженно. Посреди моста он вдруг заметил, что его правая ладонь касается балюстрады: ладонь поднялась, напряженная и вещая, он ее насильно опустил и засунул в карман и пошел дальше, втянув голову в плечи. «У него подозрительный вид, — подумал Дани-ель, — именно такими я их и люблю». Молодой человек ускорил шаг; Даниель поступил так же. Жестокий смех рвался наружу: «Он страдает, он спешит с этим покончить, но не может, потому что за ним иду я. Иди, иди, я тебя не оставлю». В конце моста малыш поколебался, потом по-шел по набережной Орсэ; он приблизился к верху лестни-цы, доходящей до берега, остановился, с нетерпением по-вернулся к Даниелю и стал ждать.
Молниеносно Даниель увидел очаровательное лицо, аккуратный нос, маленькие вялые губы, гордые глаза. Даниель потупился с видом свя-тоши, медленно приблизился, прошел мимо мальчика, не глядя на него, затем через несколько шагов бросил взгляд через плечо: мальчик исчез. Даниель неспешно перегнул-ся через парапет и увидел его на берегу: опустив голову, тот созерцал кольцо для швартовки, по которому задумчиво постукивал ногой; нужно как можно быстрее спуститься, не дав себя заметить. К счастью, в двадцати метрах была другая лестница, узкий железный трап, скрытый выступом стены. Даниель медленно и бесшумно спустился; все это его безумно развлекало. Внизу лестницы он прижался к стене: мальчик, стоя у кромки берега, смотрел на воду. Се-на, зеленоватая с серыми отблесками, катила странные пред-меты, мягкие и темные; было не так-то соблазнительно нырнуть в эту больную реку. Мальчик нагнулся, поднял голыш и бросил его в воду, затем продолжил свое маниа-кальное созерцание. «Ладно, ладно, это будет не сегодня; через пять минут он сдрейфит. Дать ли ему на это время? Спрятавшись, ждать, когда он проникнется своей низос-тью, а когда удалится, разразиться взрывом смеха? Нет, это рискованно: он может возненавидеть меня навсегда. Если я сейчас же брошусь на него, чтобы помешать ему утопиться, он будет благодарен, что я счел его способным на самоубийство, даже если он для проформы поворчит; но главное, надо помешать ему оставаться наедине с са-мим собой». Даниель провел языком по губам, глубоко вдохнул и выскочил из укрытия. Молодой человек в ужасе обернулся; он бы упал, если бы Даниель не схватил его за руку; мальчик пробормотал:
— Я вас…