— Зачем так говорить? Может, и наоборот: может, ему повезло. Его могут отправить на родину.
Шнейдер зло усмехается.
— Как же! Брюне спрашивает:
— Хочешь его заменить? Шнейдер поворачивается к нему:
— А что он, собственно, делал?
— Был переводчиком.
— Это я могу.
— Хорошо.
Брюне показывает на койку Коньяра.
— Сегодня вечером будешь спать здесь.
— Сегодня вечером будешь спать здесь.
— Нет, — отказывается Шнейдер.
— Нет?
— Работу я исполнять буду, но спать предпочитаю там.
— Не понимаю, почему, — удивляется Брюне. — Это было бы удобнее…
Он не решается добавить: и тебе было бы теплее.
— Мне и там хорошо, — упрямится Шнейдер.
Я должен был бы это предвидеть: он отказывается спать здесь, потому что тут почти спокойно и не околеваешь от холода, это его вечная тяга взваливать на себя обязанности и отказываться от преимуществ. Но это и не преимущество: эта комната — мой рабочий инструмент. Брюне встает, поднимает лопату с углем и с силой бросает уголь в топку. Шнейдер пьет бульон и больше не дрожит. Не поднимая голоса, он замечает:
— Вы устраиваете прямо-таки адское пекло.
— А почему бы и нет?
— Если разделить уголь среди комнат барака, — живо отзывается Мулю, — получится по четыре брикета на каж-дую.
Шнейдер не отвечает, следовало бы раз и навсегда ска-зать ему правду о его поведении: его упрямое стремление не желать большего, чем у остальных, — это даже не хрис-тианское смирение, это всего лишь горделивая манера из-бегать ответственности. Ты просто анархист, Шнейдер, один из тех олухов — интелл е ктуал ов, из-за которых мы проиграли войну, потому что они отказались быть офице-рами. Брюне пожимает плечами, засовывает руки в карма-ны и молчит; тепло шевелит в его глазах остатний сон. Внезапно его ослепляет свет: зажглась висящая под потол-ком лампочка. Шнейдер щурится.
— Шесть часов!
С радостным криком Мулю хватает коробку для шитья, вынимает оттуда наперсток, нитки, иголку, поднимает ее против света и, косясь, смотрит в игольное ушко. Брюне наклоняется к ночнику и задувает его: он задувает свое утро, теперь начинается утро для всех. Свет производит уборку, ликвидирует полумрак, окончательно подавляет сон в голове Брюне, прокладывает на лице Шнейдера мор-щины, подчеркивает его горестные толстые губы; в глазах Шнейдера затаилась вся темень ночи. Брюне смотрит в эти мрачные глаза, он хочет сказать ему: почему ты остав-ляешь меня одного? Но он выпрямляется и говорит:
— Ты можешь спать, где захочешь, лишь бы ты был здесь каждое утро в пять часов.
Шнейдер утвердительно кивает, Мулю начинает шить, высунув язык, он совершает точные и прихотливые дви-жения.
— Что ты шьешь? — спрашивает Шнейдер.
— Занавеску на окно, — отвечает Мулю. — Так будет повеселее.
Брюне надевает шинель.
— Ты сделаешь это позже, а пока идем со мной.
— Куда? — огорченно спрашивает Мулю.
— На Черную Площадь. Я иду за своими людьми. Шнейдер встает.
— Тебе нужен переводчик?
— Нет, — говорит Брюне.
Он смотрит на это еще бледное от холода лицо, слегка колеблется, потом добавляет:
— Оставайся здесь: когда я вернусь, ты мне понадо-бишься.
Шнейдер широко, почти заговорщицки, ему улыбается; его глаза вдруг становятся прозрачными и веселыми. Брюне, качая головой, смотрит на него. Он думает: какая странная дружба.
— Пошевеливайся!
Он подталкивает впереди себя Мулю. Снаружи оба шле-пают по грязи. Мулю стонет:
— Ох-ох! Мы с тобой простудимся.
— А ты думай о парнях, которые ожидают нас на Чер-ной Площади.
— Так разве от этого согреешься…
Он семенит в темноте, тяжело дышит и постанывает. Внезапно он прекращает стонать, поднимает голову и го-ворит таинственно и возбужденно:
— Напрасно Шнейдер отказался перейти к нам.
— Он очень любит своих товарищей, — безразлично от-вечает Брюне.
Мулю усмехается.
— Возможно. Только его товарищи совсем его не лю-бят.
— Послушай! — возмущается Брюне. — Что ты можешь об этом знать?
— Они говорят, что он слишком активен.
— Слишком активным быть нельзя, — сухо отвечает Брюне.
— Но они мне так сказали. Они говорят, что не знают, о чем он думает, и что ему не место в их комнате, потому что он не из ваших.
— Пусть они мне это скажут, — говорит Брюне.
Он расстроен из-за Шнейдера, но не так уж удивлен: это в порядке вещей, люди не любят, если кто-то слишком активен, мученики внушают им страх. Брюне ускоряет шаг: кончится тем, что они его возненавидят, и это услож-нит работу. Он вдруг решает: не надо скандалов, сегодня вечером он будет спать у меня, я ему это прикажу.
— Эй, Брюне!
Из барака выходит Тибо, округлый и смешливый ма-лый. Брюне дружески ему улыбается: тот хорошо выпол-няет поручения, хоть он и радикал-социалист.
— Привет!
Тибо останавливается, его маленькие глазки слезятся на широком плоском лице, его мучит холод.
— Черт возьми, а морозец кусается! Ты идешь на Чер-ную Площадь?
— Мне нужно взять десятерых.
— А мне пятнадцать. Проклятье, до чего не хочется та-щиться по такой погоде.
Они погружаются в тишину, их обволакивает мутный желтый фосфоресцирующий свет; пока они идут, из тума-на один за другим выплывают бараки. Лагерь пуст, они скользят между двумя рядами кораблей-призраков. Вдруг бараки исчезают, остается нейтральная полоса, тусклый туман. Они расталкивают эту грязную муть, их подошвы скребут твердую почву. Брюне останавливается перевести дух, неподалеку шевелятся тени. Брюне подходит, здоро-вается с Косме, Астрюком, Риулем, с другими старостами бараков. Они подвижны и значительны, обтянуты англий-скими кителями, можно подумать, что они офицеры.