— Вы думаете, мы станем искать ссоры с фрицами на-кануне мира?
Женщина гладила головку ребенка: она неуверенно спро-сила:
— Значит, наступил мир?
— Да, мир, — убежденно сказал учитель. — Наступил мир. Вот во что нужно верить.
По толпе пробежала дрожь; Матье услышал за спиной робкое дуновение почти радостных голосов:
— Это мир, мир!..
Они смотрели, как горел Робервилль, и повторяли друг другу: война окончена, это мир; Матье посмотрел на до-рогу: она вырывалась из ночи на двести метров, текла в неясной белизне до его ног и уходила омывать за его спи-ной дома с закрытыми ставнями. Красивая дорога, полная случайностей и смертельная, красивая дорога, во всяком случае, в одном направлении. Она вновь обрела перво-зданную дикость античных рек: завтра она принесет в де-ревню корабли, загруженные убийцами. Шарло вздохнул, и Матье, ничего не сказав, сжал ему руку.
— Вот они! — сказал чей-то голос.
— Кто?
— Фрицы, говорю тебе: вот они!
Тень зашевелилась, солдаты-стрелки с ружьями в руках по одному выходили из черной воды ночи.
Они продвига-лись медленно, осторожно, готовые стрелять.
— Вот они! Вот они!
Матье толкнули, сдвинули с места: широкое и беспоря-дочное колебание началось в толпе вокруг него.
— Бежим, ребята! — крикнул Люберон.
— Ты что, спятил? Они нас увидели, остается только их ждать.
— Ждать их? А они в нас будут стрелять, да?
Толпа единодушно удрученно вздохнула; пронзительный голос учителя прорезал ночь:
— Женщины — назад! Мужчины, бросьте винтовки, если они у вас есть! И поднимите руки вверх.
— Вы, кретины! — закричал возмущенный Матье. — Вы что, не видите, что это французы?
— Французы…
Все мгновенно остановились, затоптались на месте, по-том кто-то вслух усомнился:
— Французы? Откуда они взялись?
Это были французы, человек пятнадцать под командо-ванием лейтенанта. У них были почерневшие и суровые лица. Деревенские жители выстроились по обочинам до-роги и недружелюбно смотрели, как проходит этот отряд. Французы, да, но они идут из чужих и опасных мест. С ру-жьями. Ночью. Французы, которые выходят из тени вой-ны и приводят войну в это уже умиротворенное селенье. Французы. Может быть, парижане или бордосцы; вовсе не немцы. Они прошли между двумя изгородями из вялой враждебности, ни на кого не глядя; вид у них был гордый. Лейтенант отдал приказ, и они остановились.
— Какая здесь дивизия? — спросил он.
Он ни к кому лично не обращался. Все промолчали, и он повторил вопрос.
— Шестьдесят первая, — неприязненно ответил кто-то.
— Где ваши командиры?
— Удрали. -Что?
— Удрали, — повторил солдат с явной издевкой. Лей-тенант скривился и не стал настаивать.
— Где мэрия?
Шарло, как всегда предупредительный, приблизился:
— Слева, в конце улицы. Метров сто пройдете — там будет мэрия.
Офицер резко обернулся к нему и смерил его взглядом:
— Что это за манера говорить со старшим по званию? Где ваша выправка? Вы что, подавитесь, если скажете «гос-подин лейтенант*?
Несколько секунд царило молчание. Офицер смотрел Шарло в глаза; вокруг Матье люди глазели на офицера. Шарло стал по стойке смирно.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— Вот так.
Офицер обвел круг презрительным взглядом, подал знак, и маленький отряд тронулся дальше. Люди молча смотре-ли, как он углубляется в ночь.
— Значит, с офицерами еще не покончено? — огорчен-но спросил Люберон.
— С офицерами? — повторил чей-то нервный и горь-кий голос. — Ты их не знаешь, они еще долго будут пуд-рить нам мозги.
Одна из женщин вдруг закричала:
— Неужто они собираются здесь сражаться?!
В толпе раздался смех, и Шарло добродушно сказал:
— О чем вы говорите, мамаша: они же не сумасшедшие.
Снова наступила тишина, все лица повернулись к севе-ру. Робервилль, одинокий, недосягаемый, уже почти ми-фический, незадачливо горел в чужой стране, по другую сторону границы. Потасовка, бойня, пожар — все это го-дится для Робсрвилля, но с нами такого случиться не может. Медленно, небрежно люди отделялись от толпы и направлялись к деревне. Они возвращались, сейчас они вздремнут, чтобы быть бодрыми, когда ранним утром при-тащатся фрицы. «Какая гадость!» — подумал Матье.
— Ладно, — сказал Шарло, — я пойду.
— Ты идешь спать?
— Да, пожалуй.
— Хочешь, я пойду с тобой?
— Не стоит, — зевая, ответил Шарло.
Он удалился; Матье остался один. «Мы рабы, — поду-мал он, — рабы». Но он не сердило! та своих товарищей, они не виноваты: десять месяцев отбыли они на каторжных работах, теперь менялась власть, и они переходили в руки немецких офицеров* они будут отдавать честь господину фельдфебелю и господину оберлейтенанту; и тут не было большой разницы: каста офицеров интернациональна; ка-торжные работы продолжаются, только и всего.
«Я на себя сержусь», — подумал Матье. Но он упрекал себя потому, что так можно было поставить себя выше других. Снисхо-дительный ко всем, суровый к себе: еще одна уловка гор-дыни. Невиновный и виноватый, слишком суровый и слишком снисходительный, бессильный и ответственный, солидарный со всеми и отвергнутый каждым, совершенно здравомыслящий и полностью одураченный, раб и госпо-дин. Кто-то схватил его за руку. Это была девушка с почты. Ее глаза горели.
— Помешайте ему, если вы его друг! -А?