Четыре солдата, которые шли вдоль хлебов, повернули вокруг поля, чтобы выбраться на дорогу, и вышли гуськом на луг. Они были из технической службы. Матье их не знал; капрал, шедший во главе, был похож на Пинетта, он был тоже без кителя и расстегнул гимнастерку на волосатой груди; следующий, загорелый брюнет, набросил китель на плечи, в левой руке он держал колосок, правой выбирал из него зерна; он перевернул ладонь, высунул язык и дви-жением головы подобрал эти маленькие золотые верете-нышки.
Третий, более высокий и постарше остальных, рас-чесывал пальцами светлые волосы. Солдаты шли медленно, мечтательно, с цивильной гибкостью; блондин опустил ру-ки, он перестал теребить волосы и ласково провел руками по плечам pi шее, как бы наслаждаясь линиями своего те-ла, наконец выпрыгнувшего под солнце из бесформенной военной упаковки. Они остановились почти одновремен-но, один за другим, и посмотрели на Матье. Матье почув-ствовал, как под взглядами этих юнцов он превращается в траву, он был лугом, на который глазели животные. Брю-нет сказал:
— Я потерял свою портупею.
Его голос не потревожил этот тихий нечеловеческий мир: это было не слово, а всего лишь один из тех шелестов, из которых состоит тишина. С губ блондина слетел такой же шелест:
— Не волнуйся, фрицы ее подберут.
Четвертый подошел бесшумно; он остановился, поднял лицо, и оно отразило пустоту неба.
— Эх! — произнес он.
Он сел на корточки, сорвал мак и прикусил стебель. Вставая, он увидел Пинетта, прижимавшего к себе девуш-ку, и засмеялся:
— Лихая охота!
— Довольно лихая, — признал Пинетт.
— Делается прохладно, а?
— Это точно.
— Ну и пусть.
Четыре лица изобразили чисто французское понимание, потом это выражение сменила полная праздность, и чет-верка, покачивая головами, удалилась. «В первый раз за всю жизнь они отдыхают», — подумал Матье.
Они отдыхали от форсированных маршей, от осмотров обмундирования, от муштры, отпусков, от ожиданий, от надежд, они отдыхают от войны и от прежней усталости: от мира. Среди хлебов, на опушке леса, на окраине дерев-ни отдыхают другие группки солдат: по полю проходили вереницы выздоравливающих.
— Эй! Пирар!
Матье обернулся. Пирар, ординарец капитана Морона, остановившись, мочился у обочины; он был бретонский крестьянин, скаредный и грубый. Матье с удивлением по-смотрел на него: закат обагрил его землистое лицо, глаза были расширены, он утратил свое недоверчивое и хитрое выражение; может быть, в первый раз он смотрел на зна-ки, прочерченные в небе, и на таинственный шифр со-лнца. Светлая струя лилась из его, казалось, забывшихся вокруг ширинки рук.
— Эй! Пирар! Пирар вздрогнул.
— Что ты делаешь? — крикнул капрал.
— Дышу свежим воздухом.
— Ты мочишься, свинья! А здесь барышни.
Пирар опустил глаза на свои руки, изобразил удивление и поспешно застегнулся.
— Я не нарочно, — оправдывался он.
— Я не в претензии, — сказала девушка.
Она свернулась клубочком на груди Пинетта и улыбну-лась капралу. Ее платье задралось, но она и не думала его одернуть; сплоцшая невинность. Они смотрели на ее бед-ра, но по-доброму, с грустным восхищением: это были ан-гелы, у них были отрешенные взгляды.
— Ладно, — сказал брюнет. — Что ж, привет. Мы пой-дем гулять дальше.
— Аппетит нагуливаем, — смеясь, добавил высокий блон-дин.
— Приятного аппетита! — пожелал Матье.
Они засмеялись: все знали, что в деревне больше нечего было есть — все резервы интендантства были разграблены в первые утренние часы.
— Аппетита у нас хватает.
Они не двигались; они перестали смеяться, и в глазах капрала мелькнула некая тревога: казалось, они боялись уходить. Матье чуть не предложил им сесть.
— Пошли! — преувеличенно спокойным голосом сказал капрал.
Они пустились в путь, направляясь к дороге; они ухо-дили быстро, словно ящерица, в прохладе вечера: через этот разрыв вытекло немного времени, немцы существен-но продвинулись, железная пятерня сомкнулась на сердце Матье. Затем течение остановилось, время вновь сверну-лось, остался только парк, в котором прогуливались анге-лы.
Затем течение остановилось, время вновь сверну-лось, остался только парк, в котором прогуливались анге-лы. «Как здесь пусто!» — подумал Матье. Кто-то огром-ный вдруг убежал, оставив Природу под охраной солдат второго года службы. Голос звучит под древним солнцем: умер великий Пан, они ощущали такую же пустоту. Кто умер на этот раз? Франция? Христианство? Надежда? Земля и поля тихо возвращались к своей изначальной бес-полезности; эти люди казались лишними среди полей, которые они не могли ни обрабатывать, ни защищать. Все выглядело новым, и однако же вечер был окаймлен чер-ной кромкой следующей ночи. Но ш сердце этой ночи, быть может, уже нацелилась на землю комета. Будут ли их бомбить? Кто может ждать от фрицев особых церемоний! Первый ли это день замирения или последний? Хлеба, маки, чернеющие до окоема, все, казалось, рождалось и умирало одновременно. Матье пробежал взглядом эту безмятежную неопределенность и подумал: «Это рай отчаяния».
— У тебя губы холодные, — сказал Пинетт. Склонившись над девушкой, он целовал ее.
— Тебе зябко? — спросил он.