Брюне смотрит на этого человечка с неким остолбене-нием: один удар — и я могу его уничтожить, одно слово — и я начисто подорву его влияние; но я как в параличе, я сам подписал свой смертный приговор, и я не мешаю ему, поскольку наполовину я его сообщник. Не повышая голо-са, Брюне спрашивает:
— Так что? Как я должен поступить?
Шале отвечает не сразу. Он садится, кладет руки на ко-лени и складывает ладони. Он мечтает, редко можно уви-деть мечтающего Шале. Через некоторое время он задум-чиво произносит:
— Ты мог бы возобновить свою деятельность в другом месте и с другими товарищами.
Брюне молча смотрит на него. Шале как бы слушает свой внутренний голос, внезапно он оживляется:
— Почти каждый день формируются особые бригады…
— Знаю, — говорит Брюне. Он ухмыляется:
— Не рассчитывай на это, я не пойду в особую бригаду. Я хочу работать, а не плесневеть среди кучки крестьян, оболваненных попами.
Шале пожимает плечами.
— Поступай, как знаешь.
Оба — один стоя, другой сидя — молчат, размышляют о наилучшем способе устранения Брюне. В коридоре хо-дят взад-вперед люди, они глядят на закрытую дверь и ду-мают: он там. Я подчиняюсь дисциплине, а Брюне не-ймется; я прячусь, а Брюне так и лезет на глаза.
В коридоре хо-дят взад-вперед люди, они глядят на закрытую дверь и ду-мают: он там. Я подчиняюсь дисциплине, а Брюне не-ймется; я прячусь, а Брюне так и лезет на глаза.
— Если ты пошлешь меня в особую бригаду, люди ре-шат, что это ссылка.
Шале бросает на него изумленный взгляд:
— Именно это я себе сейчас и говорю.
— А если я сбегу?
— Это худшее, что ты можешь предпринять: все поду-мают, что ты бежал, чтобы заниматься фракционной дея-тельностью в Париже.
Брюне молчит, он скребет правым каблуком пол, он опускает глаза, он страдает, он думает: я мешаю. Его ла-дони снова увлажняются. Я буду мешать повсюду. Здесь ли, в Париже ли — везде я буду виновником беспорядка. Он ненавидит беспорядок, недисциплинированность, ин-дивидуальный бунт, я как соломинка в стали, как песчин-ка в зубчатом колесе.
— Можно собрать товарищей: ты выскажешь мне кри-тические замечания, и я перед всеми признаю свои ошибки.
Шале живо поднимает голову:
— Ты бы на это пошел?
— Я пойду на все, что угодно, только бы сохранить воз-можность работать.
Шале недоверчиво смотрит на него; вдруг Брюне ощу-щает внутри себя какое-то смутное беспокойство. Он зна-ет, что это такое, он этого боится. Нужно говорить сразу же и очень быстро.
— Понадобится голосование, — цедит он сквозь стис-нутые зубы, — и когда они меня сами осудят…
— Никакого осуждения, — посмеивается Шале, -ни-каких драм: это их только запутает. Я вижу это так: ника-кой торжественности, просто обычная дискуссия между друзьями, а в конце ты встанешь…
Слишком поздно, снаряд свистит, крутится, взрывает-ся, освещает ночь: СССР будет разгромлен. Он не избежит войны, он вступит в нее один, без союзников, его армия ничего не стоит, он будет разбит наголову. Брюне видит полные недоумения глаза Шале: неужели я сказал это вслух? Он берет себя в руки, наступает долгое молчание. Потом Брюне усмехается.
— Я хорошо тебя провел, — с трудом говорит он.
Шале молчит, он бледен. Брюне продолжает:
— Никакого публичного самобичевания не будет, ста-рина. Всему есть предел.
— Я тебя ни о чем не просил, — тихо говорит Шале.
— Конечно, ты меня ни о чем не просил: для этого ты слишком хитер.
Шале улыбается, Брюне с любопытством смотрит на него: интересно, какой способ он изберет, чтобы избавить-ся от меня? Внезапно Шале встает, берет под мышку ши-нель и, не проронив ни слова, удаляется. Брюне выходит вслед за ним и сразу ныряет в солнце. СССР будет раз-громлен. Брюне всматривается в самого себя и провора-чивает эту упрямую мысль, которая возвращается сто раз на дню, он видит вялый, стекловидный шарик, беззащит-но приклеенный к полу: его можно раздавить ударом каб-лука, мысль — это так хрупко, так прозрачно, так раство-римо, так сокровенно, так соучастно, похоже, ее на самом деле не существует: и из-за этого я себя гублю! Разве я действительно думаю, что СССР будет разгромлен? Воз-можно, я просто боюсь этой мысли? А даже если бы я так думал, что из того? Мысль в голове — это ноль, внутрен-нее кровоизлияние, ни малейшего подобия правды. Прав-да практична, она проверяется действием; если бы я был прав, это как-то проявилось бы, можно было бы изменить ход событий, повлиять на партию. А я ничего не могу, ста-ло быть, я не прав. Он ускоряет шаг и понемногу успокаи-вается: все это не так уж серьезно. У него, как и у всех, всегда были непроизвольные мысли, эти оплесневелости, осадки его мозговой деятельности; просто он на них не обращал внимания, он позволял им расти, точно грибам в подвале. Что ж, он снова с ними совладает, и все сразу образуется: он останется с партией, он станет соблюдать дисциплину и будет держать свои мысли при себе, не про-ронив о них ни слова, он скроет их, как скрывают постыд-ную болезнь.
Это не пойдет дальше, это не может пойти дальше: против партии не думают, мысли — это слова, а все слова принадлежат партии, партия их определяет, пар-тия их предоставляет, Истина и партия — одно целое. Он идет, он доволен, он отрешен: бараки, лица, небо. Небо льется ему в глаза. За ним возникают забытые слова, и они болтают сами по себе:раз это не в счет, раз это не деист -венно, почему твоя мысль не долота идти до конца? Он резко останавливается; он чувствует, что порядком сме-шон. Что-то подобное должно происходить с людьми, ко-торые принимают себя за Наполеона: они убеждают себя, они доказывают себе, что они не являются, просто не могут быть императором. Но как только доводы исчерпа-ны, за их спиной возникает голос: «Привет, Наполеон». Он оборачивается на свою мысль, он хочет ее увидеть во-очию: если СССР будет разгромлен…
Он проламывает крышу и ныряет во мрак, и тут же взрывается, партия где-то под ним, как живой студень, покрывающий планету, я никогда ее не видел, я был внут-ри ее, он кружится над этим бренным студнем: партия смертна. Ему холодно, он кружится: если партия права, я более одинок, чем сумасшедший; если она ошибается, то все люди одиноки и мир обречен. Страх нарастает, Брюне кружится, запыхавшись, останавливается и прислоняется к стене барака: что со мной происходит?