— Вот ситуация, которая восхитила бы моего старого пирата деда, — сказал он. И весело добавил: — Все мы в семье немножко корсары.
Она промолчала. Жак развернулся на своем сиденье и взял ее за подбородок:
— Поцелуй меня, моя радость.
Она почувствовала его горячий открытый рот, приль-нувший к ее рту; он слегка лизнул ей губы, как раньше, и она вздрогнула; в то же время она почувствовала, как его рука скользнула ей под мышку, лаская ей грудь.
— Моя бедная Одетта, — нежно проговорил он. — Моя бедная девочка, моя бедная малютка.
Она откинулась назад и сказала:
— Мне до смерти хочется спать.
— Спокойной ночи, любовь моя, — ответил он, улыбаясь. Жак повернулся, скрестил руки на руле и уронил голову
на руки. Она сидела, выпрямившись, угнетенная: она вы-жидала. Два вздоха, это еще не сон. Он еще шевелится. Она не могла ни о чем думать, пока он бодрствует и думает о ней; я никогда ни о чем не могла размышлять, когда он рядом. Готово: он трижды по-своему пробурчал; она не-много расслабилась — он всего лишь животное. Теперь он спал, спала война, спал мир людей, живший в этой голове; выпрямившись в темноте между двумя меловыми стекла-ми на дне лунного озера, Одетта бодрствовала, очень дав-нее воспоминание всплыло в ее памяти: я бежала по ро-зовой тропинке, мне было двенадцать лет, я остановилась с бьющимся от беспокойной радости сердцем и громко сказала: «Я необходима». Одетта повторила: «Я необходи-ма», но она не знала, для чего; она попыталась думать о войне, ей казалось, что сейчас она найдет истину: «Разве это правда, что победа на руку только России?» Она оста-вила эту мысль, и ее радость сменилась отвращением. «Я об этом слишком мало знаю».
Ей захотелось курить. Скорее всего, от нервозности. Же-лание разбухало, у нее зашемило в груди. Желание силь-ное и неодолимое, как во времена ее капризного детства; он положил пачку в карман пиджака. Зачем ему курить? Вкус табака у него во рту должен быть таким скучным, таким иллюзорным, мне закурить важнее. Она наклони-лась к нему; он посапывал; она запустила руку ему в кар-ман, вытащила сигареты, потом, сняв цепочку, тихо от-крыла дверцу и выскользнула наружу. Свет луны сквозь листву, пятна луны на дороге, свежее дуновение, этот крик животного — все это мое. Она зажгла сигарету, война спит, Берлин спит, Москва спит, Черчилль, Политбюро, все наши политики спят, все спит, никто не видит мою ночь, я необходима; банки с консервами — это для моих подшефных солдат. Одетта вдруг заметила, что ей проти-вен табак; она сделала еще две затяжки, потом бросила сигарету: она уже сама не знала, почему ей так хотелось курить Листва тихо шумела, поле поскрипывало, как пар-кет.
Звезды казались живыми, ей было страшновато; Жак спал, и она понемногу обретала непонятный мир своего детства, заросли вопросов без ответов; это он знал назва-ния звезд, точное расстояние от Земли до Луны, сколько жителей в квартале, их жизнь, их занятия; он спит, я его презираю, но сама я не знаю ничего; она чувствовала себя затерянной в этом непостижимом мире, в этом мире, где можно было только видеть и трогать. Одетта побежала к машине, она хотела сейчас же его разбудить, разбудить Знание, Экономику, Мораль. Она положила ладонь на руч-ку, склонилась над дверцей и сквозь стекло увидела ши-роко разинутый рот. «Зачем?» — подумала Одетта. Она при-села на ступеньку и, как каждый вечер, принялась думать о Матье.
Лейтенант бегом поднимался по темной лестнице; они бежали и делали повороты вслед за ним. Лейтенант оста-новился в полном мраке и уперся затылком в люк; и их ослепил яркий серебристый свет.
— Следуйте за мной.
Они выскочили в холодное светлое небо, полное вос-поминаний и легких шумов. Чей-то голос спросил:
— Кто здесь?
— Это я, — сказал лейтенант.
— Смирно!
— Вольно, — приказал лейтенант.
Они очутились на квадратном настиле на вершине ко-локольни. По углам кровлю поддерживали четыре столба. Между столбами шел каменный парапет метровой высоты. Повсюду было небо. Луна отбрасывала косую тень столба на пол.
— Ну как? — спросил лейтенант. — Здесь все в порядке?
— В порядке, господин лейтенант.
Перед ним стояли трое, длинные, худые, с винтовками. Матье и Пинетт смущенно держались позади лейтенанта.
— Мы остаемся здесь, господин лейтенант? — спросил один из троих стрелков.
— Да, — ответил лейтенант. И добавил: — Я поместил Кессона и еще четверых в мэрии, остальные будут со мной в здании школы. Дрейе обеспечит связь.
— Какие будут распоряжения?
— Огонь ведите сильный. Не жалейте боеприпасов.
— Что это?
Приглушенные возгласы, шарканье ног: звуки шли сни-зу, с улицы. Лейтенант улыбнулся:
— Этих штабных прихвостней я загнал в погреб мэрии. Им там будет тесновато, но это только на одну ночь: за-втра утром боши, как только покончат с нами, получат их целехонькими.
Матье смотрел на стрелков: он стыдился за своих това-рищей, но все трое были невозмутимы.
— В одиннадцать часов, — продолжал лейтенант, — жи-тели деревни соберутся на площади; не стреляйте в них. Я их отправлю на ночь в лес. После их ухода — огонь по всем, кто появится на улице. И ни под каким предлогом не спускайтесь: иначе мы будем стрелять в вас.