99
проникло в его иссушенную душу. Откроется ли она? Это было важно: ему кюалось, что дверь, открывшись, даст наконец ответ на все вопросы, которые он задавал себе всю жизнь. Матье почувствовал, что дрожь радости вот-вот зародится во впадине его ягодиц; ему стало стыдно, он смиренно сказал себе: «Мы проиграли войну». И тут же Время было ему возвращено, маленькая жемчужина буду-щего растворилась в огромном и зловещем настоящем. Прош-лое, Будущее, покуда хватает глаз, от фараонов до Соеди-ненных Штатов Европы. Его радость угасла, угас свет под дверью, дверь заскрипела, медленно повернулась, откры-лась в темноту; тень затрепетала под козырьком крыльца, эхо хрустнуло, на улице, как в лесу, затем улица снова по-грузилась в тишину. Слишком поздно: приключения не произошло.
Через некоторое время на крыльце появились какие-то фигуры; один за другим офицеры спускались по ступень-кам; первые остановились посреди дороги, поджидая осталь-ных, и улица преобразилась: 1912 год, гарнизонная улица в снегу, поздно, ночной праздник у генерала закончился; кра-сивые, как картинки, лейтенанты Сотен и Кадин держались под руку; майор Пра положил руку на плечо капитана Мо-рона, они приосанивались, улыбались, любезно позировали под лунным магнием, еще раз, последний раз, я снимаю всю группу, вот и все. Майор Пра резко повернулся на каблуках, посмотрел на небо, поднял вверх два пальца, словно благо-словляя деревню. Потом вышел генерал, полковник тихо за-крыл за ним дверь: дивизионный штаб был в полном составе — двадцать офицеров, это был снежный вечер с чистым небом, танцевали до полуночи, самое прекрасное воспоминание гар-низонной жизни. Маленькое войско, крадучись, зашагало. На втором этаже бесшумно открылось окно; кто-то в белом высунулся наружу, гладя, как они уходят.
— Ну и дела! — прошептал Пинетт.
Они шли спокойно, с тихой торжественностью; на их лицах статуй, сверкавших от луны, было столько одиноче-ства и столько молчания, что смотреть на них было свято-татством; Матье почувствовал себя виноватым и очистив-шимся.
— Ну и дела! Ну и дела!
Капитан Морон замешкался. Услышал ли он что-то? Его большое грациозное сутулое тело немного покачалось и повернулось к риге; Матье видел, как блестели его глаза. Пинетт что-то пробормотал и хотел было броситься нару-жу. Но Матье схватил его за запястье и сильно сжал. Еще мгновенье капитан прощупывал взглядом сумерки, потом отвернулся и равнодушно зевнул, похлопывая по губам кон-чиками пальцев в перчатках. Прошел генерал, Матье ни-когда не видел его так близко. Это был высокий импозантный мужчина со сланцеватым лицом, тяжело опиравшийся на руку полковника. Затем вышли ординарцы, неся сундуч-ки; шепчущаяся и смеющаяся группа младших лейтенан-тов завершала шествие.
— Офицеры! — почти громко сказал Пинетт.
«Скорее боги», — подумал Матье. Боги, которые воз-вращаются на Олимп после короткого пребывания на зем-ле. Олимпийский кортеж углубился в ночь; электрический фонарик образовал танцующий круг на дороге и погас. Пинетт повернулся к Матье; луна освещала его красивое лицо, искаженное отчаянием.
— Офицеры!
— Да, вот так.
Губы Пинетта задрожали; Матье боялся, что тот разры-дается.
— Ну! Ну! — сказал Матье. — Ну, дуралей, приди в себя.
— Пока сам не увидишь такое — не поверишь, — про-шептал Пинетт. — Мир перевернулся.
Он схватил руку Матье и сжал ее, как будто цеплялся за последнюю надежду.
— Может быть, шоферы откажутся уезжать?
Матье пожал плечами: моторы уже загудели, это было похоже на приятное пение цикад, очень далеко, в глубине ночи. Через некоторое время машины тронулись, и шум моторов понемногу затих. Пинетт скрестил руки:
— Офицеры! Теперь я начинаю верить, что с Францией все кончено.
Пинетт скрестил руки:
— Офицеры! Теперь я начинаю верить, что с Францией все кончено.
Матье отвернулся; тени гроздьями отделялись от стены, солдаты молча выходили из переулков, ворот, риг. Насто-ящие солдаты, служившие второй год, плохо одетые, пло-хо сложенные, скользившие по темной белизне фасадов; за минуту вся улица заполнилась. У всех были такие пе-чальные лица, что сердце Матье сжалось.
— Идем, — сказал он Пинетту.
— Куда?
— Наружу, к ребятам.
— К черту все! — огрызнулся Пинетт. — Я пойду спать, у меня нет настроения трепаться.
Матье заколебался: ему хотелось спать и сильная дер-гающая боль терзала ему голову: он предпочел бы спать и ни о чем не думать. Но у солдат был такой понурый вид, он видел, как их спины барашками волновались в лунном свете, и он снова почувствовал, что он один из них.
— А я хочу трепаться, — сказал он. — Спокойной ночи! Он пересек улицу и затесался в толпу. Меловой свет
луны освещал ошеломленные лица, никто не разговари-вал. Вдруг отчетливо послышался шум моторов.
— Они возвращаются! — воскликнул Шарло. — Они возвращаются!
— Да нет, дурак! Они поехали по департаментской до-роге.
Солдаты все-таки прислушивались со смутной надеж-дой. Шум уменьшился и исчез. Латекс вздохнул:
— Все кончено.
— Наконец-то мы одни! — пошутил Гримо.
Никто не засмеялся. Кто-то тихо и тревожно спросил:
— Что с нами будет?
Никакого ответа; людям было наплевать, что с ними бу-дет; у них была другая забота, смутная тоска, которую они не умели выразить. Люберон зевнул; после долгого молча-ния он сказал: