— Наверное, только в вашем возрасте такое замыслить возможно, — задумчиво проговорил Осоргин. — И не только замыслить — поверить в осуществимость. Только в вашем возрасте, когда кажется, что впереди — вечность, а молодость и здоровье неисчерпаемы.
— И этого я вовсе не исключаю, — согласился Гурьев. — Как бы там ни было, Вадим Викентьич. Надо попробовать сбить в кувшинчике масло. Хотя, может, не так уж и неприятно в молоке тонуть?
— Тонуть — всегда отвратительно, — убеждённо произнёс Осоргин. — В воде, в молоке или в дерьме — нет ровным счётом никакой разницы.
— Тогда вперёд, господин капитан.
— Давайте, Яков Кириллович. Показывайте дальше.
* * *
На обратном пути, сидя рядом с Рэйчел, Гурьев снова поднял разделительное стекло:
— Мне это подходит, Рэйчел. Я сниму поместье, если вы не против.
— Я должна обсудить это с Тэдди.
— Не думаю, что ему захочется возражать, — Гурьев наклонил голову к левому плечу. — Назовите сумму, пожалуйста.
Рэйчел, сделав вид, что пришла к решению путём неимоверно трудных размышлений, назвала цену.
— Леди Рэйчел, — Гурьев улыбнулся такой стеклянной улыбкой, что ей сделалось не по себе. — Вы что же, думаете, я совсем ничего не понимаю?
— Вы полагаете, что цена слишком высока? — Рэйчел вся залилась краской.
— Я полагаю, увеличив названную вами сумму втрое, мы вернёмся к реальности. А если вам ещё при этом хватит здравого смысла не спорить, то мы будем считать соглашение достигнутым. Пожалуйста, больше никогда не пробуйте проделать это со мной. Договорились? Леди Рэйчел.
— Джейк.
— Да?
— Вы и так…
— Это не относится к делу, Рэйчел. Вот совершенно.
— Хорошо. Мы договорились. Только…
— Что?
— Ничего.
Ну, что ж, подумал Гурьев. Ничего — это ничего. Это радует.
Лондон. Апрель 1934 г
Гурьев с мальчиком сидели на траве в одном из тихих уголков Гайд-парка. Погода была чудесной, птицы орали, сходя с ума от любви, и Рэйчел вот-вот должна была присоединиться к мужчинам, чтобы отправиться вместе на ланч. Давненько он не бездельничал так откровенно и с таким удовольствием. Гурьев задумался, придерживая пальцами травинку, торчавшую в уголке его губ. Тэдди вдруг громко вздохнул и с восхищённой улыбкой проговорил:
— А здорово ты отбрил эту стерву Элизабет, Джейк. Правда, что ты при всех укусил её за ухо?!
— Не совсем укусил, — осторожно улыбнулся Гурьев. — Ну, почти. Не думал, что тебе станет об этом известно.
— Конечно же, стало, — покровительственно посмотрел на него Тэдди. — Наш садовник Перси играет в шахматы с дворецким Фареллов, у которых вы были на этом проклятом балу.
— Они просто не замечают прислугу. Это очень глупо, верно? Как будто это не люди, а мебель. Я знаю, что ты не такой, и мне это очень нравится. И Рэйчел не такая, и это мне нравится тоже.
— Джейк…
— Я рад, что тебя это позабавило, Тэдди. Хочу только попросить тебя об одной услуге.
— Да?
— Никогда не называй никакую женщину, даже самую противную, глупую, самодовольную, развратную и подлую, стервой. Потому что она стала такой не только по своей вине. Мужчины, окружающие её, виноваты в этом нисколько не меньше. А, скорее всего, гораздо больше её самой. И особенно не стоит делать этого в её отсутствие.
— Почему? — краснея, но не отводя взгляда, требовательно спросил мальчик.
— Потому что вызов нужно бросать всегда только в лицо. И потому, что женщина никогда не может ни обидеть, ни унизить настоящего мужчину, какой бы испорченной и злой она не была. Он не позволит ей этого, а она обязательно это почувствует. Понимаешь?
— Да.
— Отлично. Можно считать, что мы договорились?
— Да. А ты меня научишь… так?
— Каждый настоящий мужчина умеет вести себя так, чтобы у него выходило это само собой, — улыбнулся Гурьев. — Не нужно специально учиться каким-то особым словам или жестам, Тэдди. Просто быть самим собой. Просто всегда оставаться мужчиной. Ничего больше.
— Ты совсем не похож на наших знакомых и кузенов. Совсем.
— Что ж тут удивительного, — Гурьев пожал плечами.
— И на её этих… ну… ты не похож тоже, — словно не услышав его реплики, проговорил мальчик. — Они такие подонки все. А ты… Ты совсем другой!
— Я тебе больше нравлюсь? — Гурьев выплюнул травинку и серьёзно посмотрел на Тэдди.
— Тебя я тоже сначала возненавидел, сразу, как только ты вошёл. Тогда, в первый день, — вздрогнув, сказал Тэдди и сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Ты был такой… Я тебя хотел убить. Правда.
— Почему?
— Не знаю. Ты такой… Я подумал, — если ты такой же, как они все, то она умрёт.
— О чём ты, Тэдди? — встревоженно спросил Гурьев.
— Она же влюбляется во всех своих… в них, — тихо проговорил мальчик. — Она не просто так, я знаю. Она не может просто так, она влюбляется! Или уговаривает себя, и думает, что влюбилась. Поэтому… А ты… Она… Я подумал, — она в тебя влюбится, а ты — тоже такой?! Лучше я тебя убью.
— Не надо, Тэдди, — тоскливо сказал Гурьев. — Я знаю. Она влюбляется, конечно. Это так, ты прав. Она столько души отдаёт им, столько вкладывает в них. Она стремится делать всё лучше всех. Она просто отличница, Тэдди, понимаешь? В этом всё дело.
— Но так же нельзя! — шёпотом закричал мальчик. — Джейк! Она… Она самая, самая лучшая… Она такая красивая, добрая, она лучше всех! А они все… Они говорят, что она… Но это же неправда, Джейк! Она просто влюбляется! Ты веришь?!