Гурьев ещё раз обвёл взглядом помещение. И, мысленно повторив про себя несколько многоэтажных пассажей из лексикона атамана Шлыкова, посмотрел на участок стены над изголовьем кровати Рэйчел, где вечером висело простое англиканское распятие. Опять проведя рукой по подбородку, чуть приподнял уголки губ в грустной усмешке. Рэйчел с беспокойством следила за его движениями. Потом проговорила тихо, почти шёпотом:
— Отец Даниил… Пожалуйста, Джейк, позови его.
Гурьев хмуро смотрел на Рэйчел несколько секунд, потом буркнул:
— Всенепременно. Лет через семьдесят. И только попробуй заикнуться об этом снова.
— Глупый, — Рэйчел шевельнула рукой и улыбнулась. — Джейк… Пожалуйста. Я… мне нужно поговорить с ним. И тебе. Тебе — даже больше.
— Кто это?
— Священник.
— Это ясно.
— Мама… Мамин духовник. Он изумительный человек. Вы подружитесь.
— Бред, — Гурьев сел на стул у самой кровати, опёрся ладонями на рукоять меча. — Бред. Полный бред, моя девочка. Ему хотя бы можно доверять?
— Можешь доверять ему, как мне или самому себе.
— Хорошо. Утром. Спи.
— Не туши свет.
— Не буду.
— Спасибо.
— Что?!
— Только не говори, что не понимаешь.
Гурьев подавил вздох, чуть заметно двинув нижней челюстью:
— Спи, моя девочка. Спи, набирайся сил. Они тебе понадобятся.
— Слушаюсь и повинуюсь, милорд Серебряный Рыцарь.
Они тебе понадобятся.
— Слушаюсь и повинуюсь, милорд Серебряный Рыцарь.
— Вот и умница. Давай, я помогу тебе.
Убедившись, что Рэйчел спит, Гурьев принялся за куда более тщательный осмотр комнаты. На этот раз его поиски увенчались успехом — под кроватью обнаружилось большое, около фута в диаметре, пятно мелкой, как пудра, жирной антрацитовой пыли. Выпрямившись, Гурьев вышел к телефону и вызвал сестру милосердия.
— Чем могу быть полезна, сэр?
— Принесите мне несколько листов плотной бумаги, новую или почти новую щётку для обуви, желательно густую.
— С-с-сэр…
— И постарайтесь не раздражать меня без крайней на то необходимости, мисс. Это в ваших же интересах.
Сестра выпрыгнула за дверь и меньше чем через четверть часа возвратилась со всем необходимым. Ещё через десять минут Гурьев набрал номер особняка на Мотли-авеню и приказал позвать Осоргина:
— Простите за ранний звонок, Вадим Викентьевич. Приезжайте в госпиталь так скоро, как только сможете.
— Что слу… виноват, — моряк прокашлялся. — Буду через сорок минут, Яков Кириллович.
— Благодарю вас. Жду.
Повесив трубку, Гурьев занялся сбором подозрительной пыли. На вкус это был обыкновенный древесный уголь. Ничего сверхъестественного. Вот совершенно.
К тому моменту, как моряка провели к нему, Гурьев успел всё подготовить.
— Отвезите это в японское посольство вместе с письмом и дождитесь ответа, — он протянул кавторангу два бумажных пакета. — Надеюсь, Иосида оставил необходимые распоряжения. Либо вас примут немедленно, либо не примут вообще. Сначала отдадите письмо и только после того, как вас пригласят в здание, — второй пакет. Исполнение доложите по телефону. После этого отправляйтесь за отцом Даниилом — он наверняка будет сам вести утреннюю службу — и возвращайтесь вместе с ним сюда. Вы знаете, где эта церковь находится?
— Конечно, — кивнул кавторанг. — Может быть, мне всё-таки следует узнать, что случилось?
— А что-то заметно?
— Заметно, — сердито буркнул моряк, отводя взгляд.
— Ничего, о чём вам следовало бы беспокоиться, Вадим Викентьевич. Пожалуйста, возвращайтесь вместе с батюшкой так быстро, как только это возможно. Чем бы он там не был занят.
— Что мне ему сказать, Яков Кириллыч?
— Увольте, — голос Гурьева оставался спокойным, и только по налившимся ртутным серебром глазам можно было понять, что он едва сдерживает соблазн начать крушить всё подряд в мелкую капусту. — Увольте, Вадим Викентьевич. Сделайте одолжение, проявите инициативу.
— Слушаюсь, — кавторанг щёлкнул каблуками и развернулся.
Гурьев мысленно обругал себя фараоном и скалозубом и клятвенно пообещал перед моряком извиниться. Когда-нибудь. Потом.
Прошло около четырёх невероятно длинных часов, прежде чем запущенный Гурьевым маховик начал раскручиваться. С мрачным удовлетворением Гурьев убедился, что не ошибся в оценке японского дипломата — звонок от Осоргина прозвучал на рассвете:
— Меня уверили, что вашим вопросом уже занимаются специалисты. По их словам, этого должно быть для вас достаточно. Это на самом деле так?
— Да, Вадим Викентьевич.
Кто вас принимал?
— Военный атташе. Ка… проклятье, не запомню никак.
— Гинтаро Кагомацу. Да, всё в порядке.
— Он просит… кхм… сообщить ему, где вы находитесь.
— Сообщите. И можете ехать к священнику.
— Слушаюсь.
— Ну, перестаньте же, — рявкнул Гурьев. — Я не боцман, а вы не матрос-первогодок!
— Служба, однако, Яков Кириллович, — мягко возразил кавторанг. — Вы привыкайте, дело нужное.
— Ладно, — Гурьев усмехнулся, покачал головой. — Жду вас. До скорого.
Первым в госпитале появился, впрочем, не Осоргин, а полковник Кагомацу. Атташе приветствовал Гурьева низким поклоном и ещё более низким рычанием — было видно, что его так и распирает от оказанной чести лично — ввиду отсутствия Иосиды — исполнять поручения императора в отношении странного гайкокудзина [54] с серебряными, как зеркало Аматерасу, глазами.