— Это не я, — ощерился Городецкий. — Это политика теперь новая. Коминтерн прикручивают, и жидков коминтерновских — в первую очередь.
— Ага, — покладисто кивнул Гурьев. — Новая мода, значит. Выходит, правильно я угадал. Это мы, часом, не Гитлера ли полюбили?
— Нет, это свои нюансы. Конкуренция и всё такое. Все евреи — троцкисты, ты что, не знаешь? А не троцкисты — так зиновьевцы.
— Хорошо, что мы с тобой, Варяг, настоящие природные русские люди. Ты — совсем, а я — хоть наполовину.
— Не трусь, у тебя анкета с виду вполне даже ничего. Всё-таки — Ольга Ильинична Уткина, а не Циля Моисеевна Шнеерзон.
— Ну да. А кстати, мне прописочка требуется. Посодействуешь?
— Вопрос на контроле, — кивнул Городецкий. — А ты с чем приехал-то?!
— Ну, с этим у меня проблем нет. Как говорится, лучше настоящих. Ну, поменять придётся, конечно.
— И это сделаем. А имя? Ты под своим именем въезжал?
— Имя — Яков Кириллович. Это нормально. А вот фамилия у меня другая будет.
— Да-а-а?! И какая же?!
— Царёв.
— Чего так?
— А так. Потом расскажу.
— Да всё сделаем, в цвет всё будет, Гур. Всё и впишем — имя да фамилию. И паспорт, и трудовую карточку. Знаешь, что такое?
— Конечно, знаю. И кем ты меня собираешься — как это теперь называется — оформить?
— А кем захочешь. Могу даже в аппарат устроить.
— А должность?
— Истопником, понятное дело, — Городецкий посмотрел на Гурьева.
— Это можно. Но — предупреждаю: я быстро пойду на повышение.
— Куда?!
— В управдомы.
Городецкий дико посмотрел на Гурьева. И — захохотал. И вдруг — резко оборвал смех, насупился:
— Погоди-ка. А что с кольцом? Нашёл?
— Почти.
— Поясни.
— Кольцо здесь, Варяг. В Москве.
— Что?!?
— Думаю, в шифровальном отделе.
— Как так?!
— Они что-то ищут. Не знаю, что. Похоже — что-то очень важное. А может, наоборот — думают, что важное, а на самом деле — чепуха.
— Мне туда хода нет, Гур. Прости.
— Это пока, Варяг. Пока. Там увидим.
Монино, санаторий-усадьба «Глинки». Октябрь 1935
За разговорами время пробежало быстро. Впрочем, Говорил, в основном, Городецкий, — Гурьев больше слушал. Пока. Давал Варягу выплеснуть всё.
Они подъехали к воротам, вышли из машины. Городецкий, сняв фуражку, пригладил волосы, с недоумением огляделся.
Городецкий, сняв фуражку, пригладил волосы, с недоумением огляделся. Гурьев, ободряюще ему улыбнувшись, поколдовал над замком калитки, которую не сразу удалось Городецкому разглядеть, и калитка бесшумно — видимо, петли были отлично смазаны — распахнулась.
— А почему — Глинки-то? — опомнился вдруг Городецкий.
— Яков Вилимович Брюс — говорит тебе это что-нибудь?
— Ну, кроме того, что вы с ним тёзки, я немного знаю, — пожал плечами Городецкий. — Птенец гнезда Петрова, так их, вроде бы, называли? Фельдмаршал, кажется…
— И это, дружище, и это. Но не только. Место здесь особенное — ещё с Брюсовых времён якобы заколдованное. Именно то, что нам нужно — тишина и покой способствуют размышлениям.
Гурьев шагнул за ограду, и Городецкий, хмыкнув, последовал за ним.
— Эй! — громко окликнул Гурьев, останавливаясь в паре метров от крыльца. — Есть кто живой?
Минуту, другую никто не отзывался. Потом раздался надтреснутый голос — рука Городецкого невольно потянулась к пистолету за брючным ремнём:
— Ну? Кого нелёгкая ещё принесла?
— Того самого. Выходи, покажись, — человек, зверь лесной, дух честной.
Дверь распахнулась — так же бесшумно, как и калитка — и на пороге появился сгорбленный старикан со всклокоченной седой бородёнкой, в кацавейке, рубахе навыпуск, перехваченной ремешком, картузе, плисовых штанах и сапогах «всмятку». Приложив ладонь к бровям, всмотрелся в гостей:
— Хто ето? Не признаю…
— Да будет вам, Игорь Валентинович, — усмехнулся Гурьев, с удовольствием оглядывая сторожа-смотрителя усадьбы. — Свои это. Свои.
Перемена, произошедшая со «стариканом», без всякого преувеличения, потрясла Городецкого. Сейчас перед ним стоял не старый подагрик, а пожилой, но ещё полный сил бывший — да полноте, бывший ли?! — офицер, ротмистр, а то и бери выше — полковник, не утративший ни выправки, ни жёсткого, пронизывающего, свинцового взгляда. И взгляд этот, обращённый на Городецкого, говорил: с каких это пор, Яков Кириллович, у вас большевички-советчики-комитетчики в своих числятся?
— Здравия желаю, Яков Кириллович, — произнёс «старикан», поднося руку к своему нелепому картузу и так щегольски выпрямив ладонь при отдании воинской чести, что у Городецкого возникло ощущение — не картуз это, а парадная каска выпускника Пажеского корпуса. — С возвращением. Прикажете завтрак?
— В малую столовую, с камином, — кивнул Гурьев. — Познакомьтесь. Городецкий, Александр Александрович, работник аппарата ЦК.
«Старикан» ловко спустился с крыльца, подошёл к Городецкому, протянул руку:
— Глазунов, Игорь Валентинович. Лейб-гвардии его величества кавалергардского полка ротмистр, временно в отставке. Городецкий Александр Арсеньевич — не родственник ваш?
— Так точно. Отец, — кивнул Городецкий, пожимая протянутую руку.
— Добро пожаловать в наши палестины, — улыбнулся ротмистр, давая улыбкой этой понять, что Городецкий признан таки «своим». И повернулся к Гурьеву: — Четверть часа, Яков Кириллович, с вашего соизволения. Проходите, пожалуйста, располагайтесь.