Новости наши семейные такие. Фёдор наш, благодарение Богу, женился, этим летом, с Божьей помощью, свой курень ему ставить будем. Мы с Марфой Титовной на здоровье не жалуемся, болеть некогда, хозяйство у нас немаленькое, сам знаешь. А как ты поживаешь, батюшка Яков Кириллович? Всё ли у тебя ладно? Скоро ли свидимся? Часто тебя тут мы все вспоминаем, ждём — не дождёмся. Приезжай ты скорей, любезный наш Яков Кириллович, ради Бога, дюже нам посмотреть на тебя хочется ещё хотя бы разочек. Вся наша семья, Тешковы и все остальные привет тебе передаём. А к сему ещё Иван Ефремович Шлыков…»
Гурьев сложил письмо и посмотрел на сидящего напротив Такэду. Офицер, казалось, застыл в прежней позе — на корточках со сложенными на коленях руками, низко наклонив голову. Гурьев спокойно спросил:
— Это всё?
— Нет, — ещё раз поклонился Такэда и протянул Гурьеву другую бумагу, на этот раз свёрнутую в трубку.
— Это завещание Ясито-сама. Как только вы согласитесь выполнить волю Ясито-сама и принять его, оно вступит в силу. Достаточно вашего слова, Гуро-сан.
Такэда умолк. Гурьев читал много дольше, чем обычно — обороты речи, уснащённые традиционными конструкциями, потребовали от него некоторого времени, чтобы полностью осознать смысл написанного. А когда Гурьев осознал…
Я, Сумихара-но Тагэясу Ясито, даймё Таэси-но Ками из Сацумы, старший из живущих семьи Сацумото, называю своим сыном… Объявляя исполнителем своей воли, прошу моего сына, Сумихара-но Тагэясу-но Мишима Якугуро, быть моим преемником и даймё Таэси Сацума, с титулом Таэси-но Ками Сацумото, вручая его попечению мою супругу Конори, моих дочерей Марико и Юмико… Я прошу моего сына…
Господи, подумал Гурьев. И что мне теперь со всем этим делать? Гэнро, да? Ладно. Посмотрим, кто настоящий гэнро. [42] В этом мире, который теперь мой, я больше не собираюсь терять лучших, на которых могу опереться. Ни мужчин, ни женщин. Хватит. Я сказал.
— Я согласен, — проговорил он, наконец, снова сворачивая документ. — При условии, что семья Ясито-сама ни в чём не будет нуждаться. И вы, Сабуро-сан, пожалуйста, позаботитесь об этом. Я назначаю вас опекуном семьи… моего отца.
— Хорошо, Гуро-сан, — Такэда вынул из-за пазухи конверт. — Вы теперь старший в семье, и ваше слово — абсолютный закон. Здесь номера счетов и кодовые слова для управления. Наличные тоже. Что ещё я должен сделать для вас, Гуро-сан?
— Американский паспорт на имя Джейкоба Гура.
— Я исполню, Гуро-сан. На это потребуется некоторое время… За неделю я постараюсь это уладить.
— Три дня, извините мою настойчивость, Сабуро-сан. Я спешу.
— Я всё исполню, Гуро-сан.
— Спасибо, благодарю вас, — поклонился Гурьев. — Навестите вдову и… Я не могу пользоваться этими деньгами. Я возьму немного наличных, остальным пусть, как обычно, распоряжается Конори-сама. Вы сможете это уладить или требуется моё присутствие?
— Письма, написанного вашей рукой, будет достаточно, Гуро-сан.
Гурьев поднялся, подошёл к невысокому комоду, достал письменные принадлежности и бумагу. Через несколько минут письмо было готово. Когда окончательно высохла тушь, он свернул письмо в трубку, как традиционный документ, и протянул Такэде:
— Похороны завтра?
— Да, Гуро-сан. Вы ведь придёте, конечно?
— Приду. И сумею сделаться незаметным для всех, кроме тех, кто должен будет меня увидеть. Об этом не беспокойтесь, Сабуро-сан.
— Благодарю вас, Гуро-сан. Мой долг перед Ясито-сама исполнен. Дозволено ли мне будет покинуть вас?
— Оставайтесь, пожалуйста, оставайтесь, Сабуро-сан, — вздохнул Гурьев, снова усаживаясь рядом с майором на татами. — Куда вам сейчас в таком виде? Давайте-ка, пожалуйста, ещё выпьем.
Такэда поклонился. Когда он выпрямился, лицо его было красным и мокрым от слёз. Гурьев кивнул и налил майору полный — до краёв — стаканчик сакэ.
Токио, императорский дворец. Ноябрь 1933 г
Принцесса Тэру [43] проснулась от холода. Ярко светила луна, и девочка приподнялась на футоне, [44] собираясь окликнуть нерадивую прислугу, которая уснула и не подбросила вовремя углей в жаровню. И тут Тэру увидела незнакомца.
Принцесса не испугалась.
Ярко светила луна, и девочка приподнялась на футоне, [44] собираясь окликнуть нерадивую прислугу, которая уснула и не подбросила вовремя углей в жаровню. И тут Тэру увидела незнакомца.
Принцесса не испугалась. Ей почти месяц назад исполнилось восемь лет, и она уже не была крошкой, которая не умеет владеть собой. Незнакомец сидел на полу, на коленях, в спокойной и полной достоинства позе, опустив голову. Рядом с ним лежал прямой посох. Конечно, не посох, это ширасайя, подумала Тэру. Принцесса ждала, что будет дальше. Почему-то она знала, что нужно просто ждать. Всё произойдёт само собой.
— Доброй ночи, Тэру но-мию Шигеко, — проговорил незнакомец. И поднял глаза.
Увидев эти глаза, утонув в их сверкающем серебряном водовороте, девочка прошептала, боясь пошевелиться:
— Здравствуй… Здравствуй, Хатиман. [45]
— Пусть будет Хатиман, — согласился незнакомец и улыбнулся. Улыбка эта — улыбка бога — убедила девочку лучше любых слов, что ничего плохого с ней не случится. Тэру затаила дыхание, обмирая от гордости и счастья: ей, именно ей, явился живой, как настоящий человек, Хатиман. Ей, а не какому-нибудь глупому мальчишке.