— Я вовсе не разделяю вашего оптимизма, Яков Кириллович. Боюсь, не разделяю. Мне он представляется уж чересчур каким-то… Легковесным, что ли. Не знаю. Хотя… Мир действительно сошёл с ума. Кто знает, что теперь возможно и что нет… Простите, всё-таки не могу вам этого не сказать. Я в вас ощущаю личность творческую, ярко и самобытно мыслящую, образованную широко и глубоко, хотя, по моему убеждению, совершенно бессистемно. Вам именно поэтому следует скорейшим образом разобраться в том, во что вы верите и во что нет…
— Образованного? — протянул Гурьев несколько задумчиво. — Так ведь никакого формального образования у меня вовсе нет, можно сказать. Правда, мама, пусть я буду достоин её памяти, приложила все усилия, чтобы вложить в меня программу классической гимназии, но и только. — Он вдруг улыбнулся: — Но ведь только из-за моей вопиющей безграмотности вы же не откажетесь мне помогать, отче. Несмотря на тактические разногласия.
— Нет, конечно. Я не верю, что ваши методы решающе действенны, но помогать вам я, разумеется, буду со всем усердием. В этом не сомневайтесь.
— Ну и славно, — Гурьев хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся. — Начнём собираться, Рэйчел. Завтра утром мы возвращаемся. Домой.
Лондон. Май 1934 г
Не без оснований полагая, что в госпитале тайну истинного состояния здоровья Рэйчел удастся сохранять совсем недолго, Гурьев распорядился перевезти её на Мотли-авеню.
Завтра утром мы возвращаемся. Домой.
Лондон. Май 1934 г
Не без оснований полагая, что в госпитале тайну истинного состояния здоровья Рэйчел удастся сохранять совсем недолго, Гурьев распорядился перевезти её на Мотли-авеню. Слава Богу, протестовать было некому — а если бы и было, Гурьев ни одной минуты не собирался слушать никаких протестов, да и Тэдди был преисполнен нешуточной решимости превратить в котлетный фарш любого, кто посмеет спорить с его кумиром. Кроме того, пребывание в госпитале никак не могло ускорить выздоровление.
Взглянув на Джарвиса, который помогал им с Осоргиным заносить Рэйчел в дом, Гурьев вздохнул. Вот ещё не было печали, подумал он. Что ж. Всё равно придётся с ним разговаривать.
Выйдя из спальни вместе с Гурьевым, Осоргин испросил разрешения закурить:
— Что ж, откладывается наше предприятие на неопределённое время, Яков Кириллыч? — с некоторым намёком на кривоватую усмешку спросил моряк, выпуская дым через ноздри.
— Отчего же, Вадим Викентьевич, — спокойно возразил Гурьев. — Никоим образом. Приступайте, как и было задумано.
— Так ведь…
— Мои личные неприятности к делу не относятся, господин капитан. К тому же неприятности эти временные и преходящего свойства.
— Как же так, Яков Кириллыч? Мало того, что совершеннейший перелом позвоночника был… Как и жива до сих пор, не пойму… Так ещё и… это… будь оно неладно…
— Есть многое на свете, друг Горацио, — Гурьев посмотрел на Осоргина и вдруг попросил: — Папиросой не угостите ли, Вадим Викентьевич?
— Непременно и с удовольствием, — Осоргин раскрыл портсигар и с готовностью протянул его Гурьеву. — Может, всё-таки повременить?
— Невозможно. Напротив — всемерно ускорить. Именно поэтому вы не едете в Париж завтра вечером, а летите. Аэропланом.
— Вы уверены, Яков Кириллыч?
— Абсолютно, — Гурьев растянул губы в такой улыбке, что стало понятно — дальнейшие вопросы, особенно сегодня, никак не уместны.
Они молча докурили, и Осоргин поднялся:
— С вашего позволения, Яков Кириллыч.
— До завтра, Вадим Викентьевич, — Гурьев тоже выпростал тело из кресла и протянул моряку руку.
— До завтра, Яков Кириллыч, — проговорил Осоргин и стремительно повернувшись, почти выбежал из дома.
Хорошенького же вы обо мне мнения, господин капитан, подумал Гурьев, если полагаете, будто из-за таких пустяков… Пустяков?! Господи. Рэйчел.
Гурьев вернулся в спальню, где оставил Рэйчел с мальчиком. Рэйчел спала, а Тэдди сидел у её изголовья и держал сестру за руку. Обернувшись к вошедшему Гурьеву, прошептал:
— Она правда поправится, Джейк?
— Поправится, Тэдди. Непременно поправится. Пойдём, ей нужно отдохнуть. И тебе следует кое-что узнать, Тэдди. Кое-что важное.
Гурьев старался, чтобы рассказ о происшедшем в госпитале прозвучал как можно менее эмоционально. Но то, как отреагировал на его слова Тэдди, всё же потрясло Гурьева до глубины души.
— Джейк, — Тэдди улыбнулся, и от заливавшей его лицо минуту назад бледности, кажется, не осталось и следа. — Я это всегда знал, Джейк. Я говорил Рэйчел, но она не поверила.
Теперь поверит. Разве можно теперь ещё в это не верить?!
— О чём это ты? — Гурьев тоже улыбнулся.
— Я знаю, тебе ни за что нельзя в этом признаваться, Джейк. Но я всё равно догадался. Просто ты ангел, Джейк.
— Тэдди. Прошу тебя. Это чепуха, понимаешь? Я не ангел, ангелов не…
— Тогда ты — бог, — серьёзно проговорил мальчик. — Но ты не волнуйся, я никому не скажу. Даже Рэйчел. Я знаю, что ещё не время. Я подожду. Ты не думай, я не боюсь. С тобой — я ничего не боюсь. Ни чертей, никого… Вообще. Понимаешь?
— Понимаю. Нет ни чертей, ни ангелов, Тэдди. Не существует и богов. Может быть, к сожалению. А то, что мы видели — это просто какая-то эфирная тварь, просто неизвестный науке хищник. Сколько бы их ни было, это всего лишь… звери. Как волки или гиены. И мы научимся с ними справляться. Тэдди?