— Мама тоже относилась к вере с огромным трепетом. Папа… Ему было всё равно. Он легко согласился перейти в Православие, ему это было… неважно. Он считал это милым маминым капризом. У мамы в спальне висел целый иконостас. По-моему, Лайонел был страшно разочарован тем, что я не испытываю ни малейшего интереса ко всему этому.
— Почему?
— Потому что мамы и папы больше нет, — лицо Рэйчел затвердело. — Пусть слабые утешают себя сказками. Я не такая. Я делала и делаю это ради маминой памяти. И я должна поддерживать отца Даниила. Конечно, я его ужасно люблю. Ну, ты ведь сам всё видишь. Все русские, которые здесь… У них ведь ничего нет. Русский дом… Ты знаешь, на всё это требуются совершенно немыслимые деньги, — на стипендии, на помощь инвалидам, на школы. Почти всё, чем располагал Саблин, [57] потрачено. Конечно, я совсем немного могу. А Лайонел…
— Ты считаешь, его гибель — исчезновение — связано с этой иконой?
— Мне говорили, будто Лайонел погиб из-за неё. Дескать, он должен был передать её церкви. Что-то в этом роде. И я не уверена теперь, что это такая уж полная чушь. Просто я не понимаю, для чего она им нужна. Ведь продать её невозможно.
— Почему?
— Есть бесценные вещи, Джейк. Полотна мастеров, например, которые просто никто не купит. Это невозможно, понимаешь? Нельзя повесить такую икону в гостиной и любоваться на неё за обедом для стимуляции пищеварения.
— Ты знаешь наверняка, что они не продали её?
— Да.
— Может быть, они её уничтожили?
— Джейк?! — изумлению Рэйчел не было предела. — Боже, да ведь это невообразимое варварство! Зачем?!?
— «Бристольский кредит» как-то связан с большевиками. А большевиков часто посещают весьма экстравагантные идеи.
— Я… ничего не знаю об этом.
— Всё это довольно странно, тебе не кажется?
— Всё это глупо, Джейк. Очень, очень глупо. Если бы Лайонел не уехал…
Возможно, он не случайно уехал, подумал Гурьев. Или его «уехали» — ещё менее случайно. Пока я ничего не стану говорить тебе об этом, моя девочка. Потом. Когда-нибудь. Кажется, очень скоро.
— Все мужчины всегда от меня уезжают, — Рэйчел тихонько засмеялась.
Наверное, это шутка такая английская, подумал Гурьев. Очень смешно. Обхохочешься.
— Перестань, Рэйчел.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал.
— Я тоже не хочу этого, Рэйчел. Не надо сейчас, прошу тебя.
— Хорошо. Как скажешь. Пожалуйста, поцелуй меня ещё…
Так она и не сказала мне, с горечью подумал Гурьев.
Пожалуйста, поцелуй меня ещё…
Так она и не сказала мне, с горечью подумал Гурьев. Не хочет вовлекать меня. Боится, что я испугаюсь. А вот этого просто не может быть, моя девочка.
— Это не по правилам, Джейк, — прошептала Рэйчел, всё ещё переводя дыхание. — Я тоже хочу услышать историю.
— Легко, дорогая, — Гурьев улыбнулся.
Дослушав, Рэйчел в изумлении прижала ладони к щекам:
— Я думала, что все романтические сюжеты мне уже известны! Ах, Джейк, да ты просто гремучая смесь!
— Не больше, чем ты, Рэйчел.
Она замерла. Спросила дрогнувшим голосом:
— Джейк… О чём это ты?
— Я всё знаю, Рэйчел.
Она молчала долго, — кажется, целую вечность. Наконец, выдохнула:
— Это… Легенда.
— Боюсь, что всё не так просто.
— Брукс. Проклятая сволочь.
Правая бровь Гурьева приподнялась:
— Что я слышу? Леди Рэйчел?!
— Как он посмел, — Рэйчел сжала руки в замок так, что побелели пальцы, почти ударила себя ими по подбородку. — Как он посмел, проклятый фанатик, негодяй! Как он посмел опять впутать меня в это?! Я не хочу ничего слышать об этом, Джейк… Никогда… Это…
— Ты не можешь, Рэйчел, — Гурьев провёл указательным пальцем по её щеке. — Ты не можешь, ведь тебе известно не хуже, чем Бруксу: это — правда. А я полагаю, ещё и гораздо лучше.
— Не смей ничего рассказывать Тэдди. Если ты ему скажешь, я…
— Рано или поздно ему предстоит узнать об этом, Рэйчел. И чем раньше, тем лучше.
— Зачем, Боже мой, зачем?! Это рок, проклятие… Это… Мы все должны погибнуть, Джейк. Тогда это закончится!
— Это не закончится, Рэйчел. Я не позволю.
— Почему?!
— Потому что я люблю тебя.
— Джейк…
— Нужно просто перевернуть монету, Рэйчел. Поставить её ребром. Превратить слабость в силу.
— О, Господи… Как?!
— Я научу тебя, моя девочка, — тихо проговорил Гурьев, едва касаясь — чуть было не вздрогнувшей предательски — рукой её волшебных волос. — Судя по всему, именно для этого я здесь и очутился. Пускай не теперь, но мы вернёмся к этому разговору. Дай мне слово.
— Хорошо. Боже мой, Джейк… Делай, как знаешь!
* * *
Чего Рэйчел никак не могла понять — это того, чем же Гурьев занят на самом деле. Всё то время, что проводит вдали от неё. Изредка появлялся Осоргин, и они уединялись в том крыле дома, которое приготовили для Гурьева. А Джарвис… Вот уж от кого она никогда не ожидала, так это от Джарвиса. Старик просто трясся над Джейком. Сэр Джейкоб, улыбалась Рэйчел. Сэр Джейкоб. Немыслимо. Прислуга ходит по одной половице. Раньше ей казалось, что Джарвис вот-вот утратит контроль. Всё-таки возраст, да и все события последних лет не добавили ему ни здоровья, ни присутствия духа. Но теперь… Как ему удалось перетянуть на свою сторону Джарвиса? Бедняжка Джарвис, вздохнула она. Не иначе, как мечтает увидеть Джейка когда-нибудь на диване с сигарой и газетой, в тёплых войлочных тапочках, в окружении детей и собак.
Наших детей. Бедный, бедный Джарвис. Я ведь тоже мечтаю об этом. Только боюсь, нашим мечтам не суждено сбыться, мой дорогой, мой старый добрый Джарвис!
Мероув Парк. Июнь 1934 г