— Смотри-ка, запомнил.
— А я ничего не забываю.
— И это я помню. Проходи, — Городецкий распахнул перед ним дверь.
Войдя, Гурьев огляделся и, притронувшись пальцем к губам, показал на стены, потом на потолок. Городецкий пожал плечами:
— Чисто. Ручаюсь. Такие чудеса даже наверх ещё не дошли.
— Ой ли?
— Гарантия.
— Полной гарантии не даёт даже страховой полис.
— Ты банкир, — Городецкий поиграл бровями. — Тебе лучше знать.
— Машина?
— Те же, и ваших нет.
— Ну, смотри, Варяг. Ты бывший сыщик — знаешь, что случается, когда не обращают внимания на мелочи.
— Бывших сыщиков не бывает, Гур.
— Я это тоже запомню.
Гурьев прошёл по коридору, заглянул во все комнаты:
— Неплохо ты устроился, Варяг. Прямо барские апартаменты. В такие и жену не грех привести.
— Чего ты завёлся?!
— У кого что болит, знаешь ли.
— А-а-а… Ясно.
— Ничего тебе не ясно пока, но это и хорошо. А соседей куда подевал?
— Побегал бы с моё с обменами да переездами — не спрашивал бы.
— Ну, за что боролись, на то и напоролись.
Раздался стук в дверь — соседка явилась с чаем, расставила всё споро на кухне:
— Кушайте, деточки, кушайте. Господи, хорошо-то как… вы, Лексан Лександрыч, посуду-то не трогайте, я потом постучусь, да сама помою…
— Спасибо, тёть Зин.
Гурьев, рассматривая пьющего чай Городецкого, покачал головой осуждающе:
— Не нравишься ты мне, Варяг. Ох, не нравишься. Морда серая, плечи висят, спорт, похоже, совсем забросил. Работаешь, как шахтёр в забое. Ни света, ни воздуха. Не дело это, Варяг. Не дело. Давай-ка, заканчивай чаёвничать, приляг, я тебя поколю немножко. А потом — поедем, побеседуем. О том, о сём, о всяком-разном.
— Куда поедем?
— Есть куда. Не тут же разговаривать.
— Да, — Городецкий вздохнул, посмотрел на Гурьева с некоторым подобием зависти и восхищения. — Нет, ну, это же надо. А ты — прямо цветёшь. Глаз не оторвать.
— Ладно, ладно. Я тебя и так бескорыстно люблю, ты знаешь. Раздевайся.
— Совсем? — ухмыльнулся Городецкий.
— Трусы оставь, — вернул ухмылку Гурьев. — Хозяйство твоё лицезреть мне без надобности. Да и скукожилось там всё, высохло, поди, под суровым взглядом партийных комиссий по чистке и стирке.
— Сукин ты сын, Гур.
— Это есть, ты прав. Что есть — то есть. Ложись, говорю.
* * *
— Ну, как? Полегче? — спросил Гурьев, сняв иголки и протерев спиртом места уколов.
— Оказывается, дикобразом быть не так уж и плохо, — проворчал Городецкий, усаживаясь на диване и поводя осторожно плечами.
— Оказывается, дикобразом быть не так уж и плохо, — проворчал Городецкий, усаживаясь на диване и поводя осторожно плечами. Он действительно немного оброс жирком, хотя Гурьев ожидал гораздо худшего. — Поехали, мне ещё на работу сегодня.
— А разве сегодня не выходной? — удивился Гурьев. — Вроде я всё правильно рассчитал, нет?
— Тьфу…
— Заработался. Ну, тем более поехали. Развеешься.
Снег ещё не ложился, и было на редкость неуютно, промозгло. Городецкий поёжился, садясь в автомобиль, и сразу же, как только машина завелась, включил печку на полную мощность:
— Куда едем?
— К Брюсу.
— Куда?!
— Глинки такие, возле Монино. Знаешь? Санаторий.
— Ничего себе! Ближний свет.
— Целее будешь, Варяг. И я заодно.
— Добро, — Городецкий включил фары, тронул машину с места, направляя её в сторону арки. — Расскажи мне, чего я не знаю.
— А чего ты не знаешь?
— Деньги у тебя есть?
— Сколько тебе взвесить денег, Варяг? — улыбнулся Гурьев. — Центнер, два?
— А центнер — это сколько?
— Смотря какими купюрами.
— Золотом.
— Метрический центнер?
— Слушай, кончай!
— Я тебе взвешу денег, Сан Саныч, — кивнул Гурьев. — Сколько надо — столько взвешу. Когда буду уверен, что всё идёт по нашему плану. Договорились?
— С тобой договоришься.
— Договоришься, если захочешь. Обо мне успеем, кое-что ведь тебе известно — основное. Зато я о тебе — ничего не знаю. Кто ты, Варяг? Чем дышишь?
— Воздухом дышу. Спёртым, — зло бросил Городецкий. — Ворованным, можно сказать. Я после этого случая понял, Гур: в розыске — потолок у меня. Розыскник — это полевой зверь. В каратели не пойду, а в розыске — выше начальника МУРа не прыгнуть. Дальше — политика начинается, и надо мараться. В принципе, не пугает это нисколько.
— Но?
— Не хочется — просто так. Ради дела — сколько угодно. А так…
— Тренироваться-то надо.
— Ты — много тренировался?!
— Мне хватило. Рассказывай.
— Да что рассказывать. В общем, обсудили мы всё с ребятами, с Батей. Ушёл я из розыска. А тут как раз — несколько вакансий в аппарате открылось. В промсекторе. Вот я и полез. И вылез.
— Тяжко?
— Есть такое дело.
— А что за человечка ты мне в Лондон присылал? Хороший человечек, правильный.
— А то, — довольно улыбнулся Городецкий. — В наркомвнешторге работает. С отцом вместе служил по молодости, потом пошёл по коммерческой части. А остальное всё — дело техники. Есть в госбезопасности пара человек, но — на волоске висят. Буквально. У Ягоды, похоже, дела не очень — сейчас ему Хозяин его троцкизм припомнит. А такие дубы в одиночку не валятся — непременно подлесок за собой потянет.
А такие дубы в одиночку не валятся — непременно подлесок за собой потянет.
— Хозяин? — усмехнулся Гурьев.
— Сталин.
— А ничего. Звучит. Что-то есть. Слушай, а как ты мне Ротшильда сдать умудрился?