Поместье «Ботсворт». Май 1934 г
Гурьев вместе в Тэдди сели в третий ряд для зрителей. У края поля, вместе с автомобилями других гостей, расположился «Ягуар» Осоргина. На зрительские места моряк идти отказался, отговорившись необходимостью подумать в одиночестве. Гурьев оставил ему один из биноклей — так, на всякий случай.
Во время перерыва после первых трёх чаккеров [53] Рэйчел подъехала к Гурьеву и брату — возбуждённая скачкой, разрумянившаяся, с выбившимися из-под шлема волосами. Тёмно синяя атласная амазонка, невероятно шедшая к её глазам, вздымалась на груди, белые лосины были испачканы следами от комочков земли, разлетавшихся от клюшек игроков и лошадиных копыт. Заглянув в её сияющие глаза, Гурьев подумал, что сейчас, наплевав на предупреждение, стащит Рэйчел с седла и начнёт целовать, — прямо при всех. Прямо на глазах у мальчика. Он поднялся:
— Вы очаровательны. Леди Рэйчел.
Она улыбнулась ему открыто и щедро, давая понять, что примирение состоялось и происшествие на прошлой неделе, из-за которого они не виделись целых три дня, окончательно забыто, как мелкое и досадное недоразумение.
— Благодарю вас. В следующий раз вы тоже попробуете, Джейк. Вам понравится! — крикнула Рэйчел и, развернув лошадь и дав ей шенкеля, ускакала к месту сбора.
Бинокль был в руках мальчика, и Гурьев, менее всего желая выказать ему свою тревогу, решил, сцепив зубы, обойтись обычным зрением. И Рранкар, как назло, всё ещё ковыляет, так что… Проклятье.
— Что она делает? — спросил Гурьев, увидев, что Рэйчел спешилась.
Тэдди снова поднёс к глазам окуляры. Опустив бинокль, пожал плечами и, недоумённо улыбаясь, посмотрел на Гурьева:
— Меняет пони. А что?
— Я вижу, что она меняет пони. Как ты думаешь, всё в порядке?
— Ты что, Джейк? Если матч длинный, из шести чаккеров, пони…
— Рэйчел сказала, что матч будет из четырёх чаккеров.
— Джейк… Я не знаю… Четыре… Ну, обычно, конечно, они в четыре играют… Я не знаю, сегодня, наверное… Что такое, Джейк?
— Ничего, Тэдди. Ничего. Всё хорошо.
Спокойно, сказал он себе, спокойно. Ещё два раза по семь минут и два пятиминутных перерыва. И всё. И мы поедем домой. И я скажу ей, наконец. Я больше не могу…
Он был абсолютно уверен, что ничего не случится. Да что, чёрт возьми, может случиться?! И только, взяв в руки бинокль, Гурьев понял, что ошибся. Это не Норма, это не Трэйси, что пообещали ему быть осторожными и беречь Рэйчел, как зеницу ока. Это другая пони. Очень, очень похожая на Норму, просто — как две капли воды. Другая. Да что же это такое, подумал Гурьев. Как же так?! Ведь я абсолютно всё предусмотрел. Абсолютно обо всём позаботился. Как же так, Господи?!
До конца пятого чаккера оставалось меньше пятнадцати секунд. Гурьев увидел, как Рэйчел, столкнувшись с кем-то из команды противника, упала. И услышал крик. Сначала крик Рэйчел, оборвавшийся так страшно, а потом — истошный крик Тэдди:
— Рэ-э-э-эйче-э-э-эл!!!
Гурьев взвился, будто им выстрелили из пушки, и ринулся туда, где лежала Рэйчел. Как она плохо лежит, пронеслось у него в голове. Как поломанная кукла. Да что же это такое?!
Осоргин, молодчина, отреагировал мгновенно. Судья ещё бестолково махал руками, а «Ягуар», надрывно завывая мотором, уже мчался по полю навстречу Гурьеву, туда, где лежала Рэйчел. Я тебя люблю, капитан, успел подумать Гурьев, падая перед телом Рэйчел на колени за несколько секунд до того, как «Ягуар» с заносом остановился рядом, подняв фонтаны перемешанной с дёрном земли.
Лондон. Май 1934 г
Тэдди, вцепившись в Гурьева и до крови искусав себе губы, не отрываясь, смотрел на двери, за которыми скрылась каталка с телом сестры.
Наконец, появился врач. Тэдди вскочил, потянув Гурьева за собой:
— Доктор?!.
— Доктор Хадсон, — начал врач, значительно посмотрев на них и пожав руку сначала мальчику, потом Гурьеву. — Я ничего не могу определённого пока сказать. Это…
Гурьев задержал руку врача в своей:
— Снимки. Когда будут готовы рентгеновские снимки?
И врач, и мальчик, вздрогнув почти одновременно, посмотрели на Гурьева. На его каменное лицо. Врач, высвободив руку, поправил галстук, покрутил шеей, поёжился. Он многое повидал за свою профессиональную жизнь, прошёл войну. Вот только такого голоса ему никогда слышать не доводилось. Такой голос, наверное, мог бы быть у дредноута, если бы дредноут мог говорить, подумал врач. Пушками. Всеми четырьмя башнями сразу.
— Я думаю…
— Не думайте, доктор Хадсон. Просто скажите, когда.
— Через час.
— Если через десять минут я не увижу снимков, доктор Хадсон, вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, — улыбнулся Гурьев. — И не только вы.
— Я…
— Поторопите техников, сэр.
— И не только вы.
— Я…
— Поторопите техников, сэр.
Доктор кивнул и попятился. И скрылся за дверями, видимо, сочтя за благо не вступать в дискуссию с главным артиллерийским калибром дредноута.
— Джейк…
— Мы её вытащим, Тэдди, — тихо проговорил Гурьев. — Если она… Мы её вытащим, малыш.
И он прижал к себе мальчика так, что сделал ему больно. Но Тэдди даже и не думал жаловаться.
Врач появился даже раньше, чем через десять минут, держа на вытянутой руке ещё мокрые плёнки рентгеновских снимков. Гурьев, отпустив мальчика, буквально вырвал у врача снимки и шагнул к окну. Прилепив плёнки на стекло, он стал пристально вглядываться в них.