Ночь окончательно вступила в свои права. И когда, казалось, уже ничто не потревожит находящихся в больничной палате до самого утра, Гурьев очнулся, ощутив едва уловимую вибрацию рукояти меча.
Мгновение спустя он был уже на ногах. Темнота в комнате не мешала ему видеть. Близнецы привычно и надёжно сомкнулись с руками, сделавшись их продолжением. Гурьев ждал.
То, что заставило его изготовиться к бою, находилось в северном углу помещения. Гурьев видел это как столб живого, аспидно-чёрного, жидкого пламени, плотного, прорезаемого ещё более чёрными, даже на фоне собственной черноты столба, сполохами, щетинящееся протуберанцами тьмы. Страха не было. Наверное, Учитель Накадзима прав, подумал Гурьев, и с воображением у меня туговато.
Наверное, Учитель Накадзима прав, подумал Гурьев, и с воображением у меня туговато. Иначе это выглядело бы по-другому. Но я же не верю во всю эту дребедень! Или — всё-таки верю?!
— Я пришёл за своим, — тусклый, ничего не выражающий голос заполнил собой, кажется, всё пространство мозга, дробясь в закоулках сознания множественным эхом, перекатываясь и растекаясь. — Отдай мне моё.
Это же чертовщина, подумал Гурьев. Этого просто не может быть. Со мной — точно. Вот совершенно. Однако он не спал — в этом не было ни малейших сомнений. Рассуждать было некогда. Время рассуждений наступит позже. А сейчас — бой. Что ж, решил он. Попробуй взять.
Щупалец рванулся в сторону кровати, на которой лежала Рэйчел. Гурьев, впрочем, оказался быстрее, «осенним листом» поведя Близнецов. Гурьеву показалось странным, что сам «столб» не двинулся с места, словно не рискуя приближаться к нему. Протуберанец, рассечённый клинками, растаял, а обрубок мгновенно втянулся в столб.
— Твоё железо, — голос в голове теперь звенел от ярости, изумления, — и от страха. Гурьев ощущал этот страх, его душные волны. — Больно.
— Это не железо, — чётко подумал Гурьев в ответ, продолжая «рассматривать» незваного гостя. Я должен, кажется, испугаться? Нет. Я слишком устал. К тому же, как сказано, у меня чертовски плохо с воображением. Он и в самом деле не чувствовал ничего, кроме раздражения. — Это Близнецы. Исчезни.
Убирайся, подумал Гурьев. Здесь нет ничего твоего. Тот, кто вызвал тебя, не умеет видеть, потому что не увидел меня. Это мой мир, и здесь тебе не место. Тебе — и таким, как ты.
— Ты знаешь, кто Я?
Странно, подумал Гурьев. Оно явно думает о себе как о чём-то — или ком-то — значительном. Ишь, как, — «Я» с прописной буквы. Не много ли чести для нежити?
— Мне всё равно. И почему меня должно это интересовать?! — ничуть не притворяясь, удивился Гурьев, ощущая явную, но ничуть не мешающую ему вибрацию рукоятей. — Меня интересует только одно. Умеешь ли ты подыхать, нежить.
— Я сущий. Ты, человек, ничего не знаешь.
— Да?! — Гурьеву сделалось весело. Он понял уже, что «гость», не ожидавший даже сопротивления — не говоря уж об организованном вооружённом отпоре — не просто боится. Он боится Пустоты. Отлично. — Ну-ну.
Близнецы снова чуть заметно дрогнули, словно живые, словно умоляя Гурьева разрешить им ринуться в бой. И это тоже было странно. Впрочем, о таких мелочах сейчас как-то не думалось. Сознание просто регистрировало эти странности, хотя их было, безусловно, слишком много для одного раза.
— Ты не похож на Замыкающего Врата, — снова раздался голос.
— Я ни на кого не похож, — усмехнулся Гурьев. — И меня это радует.
— Кто ты? Назови своё имя!
— Имя тебе?! Сейчас.
И Гурьев отпустил Близнецов в долгожданный полёт. Тело следовало за мечем — мечами, — повинуясь собственной памяти.
Жуткий визг, — нет, это нельзя было назвать визгом, это был не звук, а как будто нота, звучащая прямо в мозгу, настолько чужая, что поневоле морозная волна прокатилась по коже, — этот незвук взвился, метнулся загнанным зверем и прекратился. Клочья чёрного «пламени», явственно различимые во тьме, растаяли — кажется, даже без следа.
Хищно и довольно клацнув замком, сомкнулись рукояти Близнецов. И только теперь Гурьев разрешил себе перевести дух.
— Однако, — проворчал он, задумчиво проводя по подбородку тыльной стороной ладони. — Хотел бы я знать, что это такое и откуда взялось?!
У него не было и тени сомнения в том, что происшедшее только что — реально. Уж в этом-то он худо-бедно научился разбираться. Несмотря на всю науку, материалистическая «закваска» Гурьева сопротивлялась очевидному с отчаянием, достойным лучшего применения. С этим следовало разобраться как можно скорее. И принять меры. Больше всего Гурьева взбесило то, что намеченный план действий отправился — это было ясно — псу под хвост. Потому что теперь он не мог оставить Рэйчел одну в буквальном смысле слова ни на секунду.
Рэйчел шевельнулась. Гурьев стремительно шагнул к кровати, склонился над нею:
— Что, моя девочка?
— Ты… здесь? — чуть заметная улыбка тронула губы Рэйчел.
— Конечно.
— Что это было?
— Не знаю, — спокойно ответил Гурьев. — Его больше нет.
Он не стал уточнять, что почувствовала Рэйчел. Что-то почувствовала, — и этого достаточно. Пока — достаточно. Слава Богу, что она ничего не видела, — в этом Гурьев был совершенно уверен. Он повернул реостат электрического выключателя и принялся за тщательный осмотр комнаты. И ничего не нашёл. Ничего материального. Потом внимательно осмотрел клинки. Никаких следов. Ничего. Хотел бы я знать, что это такое и куда делось, снова подумал он с тревогой. Вряд ли это можно просто убить. Или можно? Чертовщина.