— А я более чем серьёзно отвечаю, — Рэйчел вздрогнула, услышав металлический лязг в его голосе. — Нужные мне инструменты — а деньги не более, чем инструмент — я беру, когда нужно. Поверьте, я умею объяснять, что мне нужно, почему и зачем. Всё равно кому.
— Не сомневаюсь, — после некоторой паузы, поёжившись, задумчиво проговорила Рэйчел. — Почему-то я совершенно, ни капельки в этом не сомневаюсь. Тем более, по-моему, стоит положить их в банк.
— Ну, разумеется, они и лежат в банке, леди Рэйчел. Правда, не в Англии и далеко не все. Потому что единственный банк, которому я доверю все мои деньги, леди Рэйчел, — это мой собственный.
Её словно током пронзило:
— Так вот оно что! Вы сумасшедший. Вы понимаете хоть что-нибудь в банковском деле?!
— Мне не нужно понимать ничего конкретного, — он пожал плечами. — Для этого существуют технические сотрудники, — Гурьев посмотрел на Рэйчел и улыбнулся: — вы проницательны, леди Рэйчел.
— Ну, знаете ли, — фыркнула она. — Такие намёки может не уловить только законченная дура. Но я не понимаю…
— Давайте переживать неприятности по мере их поступления, леди Рэйчел.
— А что же, они, по-вашему, ещё не наступили?!
— Отнюдь.
— Конечно.
— Конечно. Вы собираетесь приплести сюда Оскара… Неужели?! Джейк, как вы можете! Зачем это вам?!
— Вы удивительно, просто потрясающе проницательны, леди Рэйчел, — Гурьев посмотрел в окно.
Опять отворачивается, грустно подумала Рэйчел. Не хочет, чтобы я видела его глаза. А я хочу, я хочу видеть твои глаза, Джейк. Пожалуйста, не отворачивайся от меня, Джейк!
— Всё-таки, на что вам поместье?
— Я объясню. Но позже, не сейчас.
Ты умница, леди Рэйчел, подумал Гурьев. Ты чудо. Но самого главного ты, к счастью, не понимаешь. И это радует. Потому что вряд ли моя идея придётся тебе по вкусу, леди Рэйчел. Но мне наплевать. Потому что я болен — тобой, Рэйчел. И мне нужно куда-то девать всё то, что сжигает меня изнутри.
Добравшись до поместья, они разделились: Рэйчел воспользовалась случаем выдать порцию ценных указаний садовнику и по совместительству сторожу, что присматривал за домом, Тэдди с удовольствием остался в автомобиле, пересев на водительское место, а Гурьев с Осоргиным отправились на рекогносцировку. Похоже, моряк остался доволен его идеей и выбором места дислокации. Гурьев решил закрепить успех:
— Что скажете, господин капитан?
— Скажу, опять вы угадали, Яков Кириллыч.
Гурьев посмотрел на Осоргина и улыбнулся. Осознав и решив — в одночасье — что с безнадёжным потягиванием лямки лондонского таксиста покончено, покончено окончательно и бесповоротно, Осоргин преобразился буквально на глазах. Наблюдая происшедшую с ним метаморфозу, Гурьев радовался и очень гордился собой. Ничего, ничего, подумал он. Мы ещё повоюем, господин капитан. Мы ещё так повоюем, что чертям в аду станет тошно, Рэйчел. Вот это уж я тебе беспременно обещаю.
— Начинайте собирать команду, Вадим Викентьевич.
— Сегодня же вечером приступлю, Яков Кириллыч. Правда, есть пара вопросов, которые следует обсудить.
— Слушаю, — Гурьев наклонил голову чуть вперёд и влево.
— Как нам быть с принципом единоначалия?
— Легко, Вадим Викентьевич. Командир — вы. А верховный главнокомандующий — я. Я ставлю общую задачу, вы решаете, как её выполнить, советуетесь со мной, если возникает в этом потребность. Ну, и я буду тренировать людей, прививать им навыки, которые мне нужны и которые им очень и очень потребуются.
— Сурово.
— Уж как прорезалось, Вадим Викентьевич, — ласково улыбнулся Гурьев.
— Это правильно, — Осоргин кивнул, достал небольшую сигару, закурил, со вкусом затянулся, пополоскал дымом рот. — Бархатные ножны… Это правильно, Яков Кириллыч. Это по-нашему.
— Второй вопрос?
— Как людям представлять вас прикажете, Яков Кириллыч?
— Что ж, за великого князя мне себя выдавать, что ли? — пожал плечами Гурьев. — Как есть, так и представляйте.
— А вы думаете, я понимаю, что есть? — грустно спросил Осоргин и снова затянулся дымом. — Я ведь так ничего и не понимаю, Яков Кириллыч. То, что лично я верю вам, как будто это я сам делаю — ещё не всё. Нужно какое-то обоснование. Легитимность — отнюдь не пустой звук.
— Это верно, — Гурьев кивнул. — Но нет никакой легитимности. Некому нас наградить легитимностью, Вадим Викентьевич.
— Но нет никакой легитимности. Некому нас наградить легитимностью, Вадим Викентьевич. Только мы сами. Нет страны, нет армии, нет флота, нет царя. Ничего нет. Только русские, разбросанные по свету. Я скажу вам, господин капитан. Ну, объявим мы себя правительством в изгнании. Ну, назовёмся Истинно-Русским Общевоинским Союзом. Что толку в этом, Вадим Викентьич? Вместо того, чтобы заниматься делом, настоящим делом, мы погрязнем в склоках и выяснениях, кто главнее, легитимнее, русее и военнее. И будем, как все остальные, надувать щёки и громко пускать ветры в парламентских коридорах, хватая за фалды депутатов в тщетной надежде привлечь их внимание к нашей беде. В этом мире уважают только сильных, господин капитан. Только тех, кто говорит — я беру это, потому что это моё. И это моё, потому что я так хочу.
— Как большевики.