Осмотром кузницы Гурьев остался вполне удовлетворён. Горн и наковальни были непривычны, но функциональны. Он прикинул, как снабдить горн горячим дутьём, и немного усовершенствовать меха, — большего ему пока не требовалось. Вот только света маловато. Поколебавшись, он сказал об этом Накадзиме. Сэнсэй кивнул, и через короткое время младшие ученики принесли дюжину фонарей.
— Приготовься. Сделай мне меч. Твой клинок не похож на другие, но он неплох. Для белого мальчишки-варвара он даже слишком хорош. Приступай.
— Вам нужен такой же, Хироёси-сама? — поклонился Гурьев.
— Такой же? — Накадзима поджал губы, но в глазах его промелькнуло веселье. — Ты разве не знаешь, что даже величайший мастер не в состоянии сделать меч, который будет точной копией уже сделанного?
— Это вопрос технологии, Хироёси-сама, — снова поклонился Гурьев. — Мне интересно делать то, что не получается у других.
— Работай правильно, дерзкий мальчишка. Это главное, — и Накадзима вышел из кузницы.
Он возился с заданием Накадзимы больше месяца. И железо было другим, и дерево, и вода… Мальчишки, закончив занятия в додзё, [35] облепляли кузницу, пока старшие не разгоняли их. Чтобы самим занять их место. Всем было страшно любопытно, как этот белый дьявол управится с заказом. Здесь вообще никогда не бывали иностранцы, а уж о таких, что знакомы с Бусидо и разговаривают с сацумским акцентом, не слыхивали и вовсе.
Всем было страшно любопытно, как этот белый дьявол управится с заказом. Здесь вообще никогда не бывали иностранцы, а уж о таких, что знакомы с Бусидо и разговаривают с сацумским акцентом, не слыхивали и вовсе.
Наконец, меч был готов, и полировка закончена. Ножны Гурьев сделал простые, деревянные, покрыв их обыкновенным чёрным лаком. Накадзима взял меч, попробовал баланс, остроту клинка. И кивнул:
— Ладно. Можешь оставаться. Завтра утром приступишь к занятиям.
— Благодарю вас, Хироёси-о-сэнсэй, — Гурьев поклонился в ответ на поклон старого буси и улыбнулся, думая, что Накадзима не знает об этой улыбке.
Только на следующее утро до Гурьева дошло, насколько серьёзно относится к нему Накадзима. Он ждал, что его прогонят по всем кругам, через спарринги со старшими учениками и помощниками, и только потом, месяцев через пять-шесть, Хироёси-о-сэнсэй соизволит допустить его до себя. Что ж, удивление было уделом не одного лишь Гурьева. Накадзима сам вышел к нему. И додзё замер.
Никогда раньше не доводилось Гурьеву видеть такой грации движений уходов от атак. Мисима был ветром, но Гурьев почти догнал его. А сейчас… Накадзима, казалось, плыл по воздуху, и Гурьеву чудилось, что сэнсэй порхает, как бабочка. При каждом броске к нему он, начиная движение назад, уходил под разными углами в стороны по меняющимся траекториям, перепрыгивая с ноги на ногу, перемещая центр тяжести небольшого и потрясающе гибкого тела. Гурьеву так и не удалось коснуться Накадзимы. Да, подумал он. Долгий путь. Очень долгий.
Хоккайдо. Май 1930 г
Чем больших успехов в обучении достигал Гурьев, тем суровее становился Хироёси-сэнсэй. Кроме самого Накадзимы, учителей у Гурьева было двое. Дзё-дзюцу [36] преподавала ему ласковая, всегда улыбающаяся Мичико, для которой, впрочем, словно не существовало мышечного панциря, покрывавшего тело Гурьева, — если ей было нужно, он взлетал к потолку от её прикосновений. Потолки были низкие, но сути это не меняло. Вместе с родственником Накадзимы, Тагами, Гурьев оттачивал свои познания в каллиграфии, искусстве рисунка тушью и литературе. Под руководством Хироёси-сэнсэя Гурьев постигал неисчислимое множество вещей, которыми должен владеть в совершенстве настоящий воин Пути. Это было не только Бусидо, как для младших учеников, и даже не столько Бусидо. Дао Великого Пути, вмещающего в себя всё, — умение пользоваться Силой, как называли воины Пути внутренние энергии организма, искусство лечить и учить. Не только боевые искусства. Они — инструмент, не больше, и никак не цель. Не могут быть целью. Слишком просто.
Проблема заключалась в другом. Гурьев не узнал ничего принципиально для себя нового. Всё, чему он учился сейчас, было лишь повторением, углублением, закреплением пройденного. Да, на другом уровне, куда более высоком, чем прежде. Таком высоком, какой раньше он с трудом был способен вообразить. Но это не могло, не должно было являться причиной его присутствия здесь. Должно быть что-то другое. Что?! Это интересовало, — или, точнее сказать, тревожило — его больше всего. Здесь и сейчас — это.
Нет, он ничего не забыл. Просто отложил, отодвинул от себя. Так было нужно. И теперь он это тоже умел.
Хоккайдо. Май 1931 г
По прошествии первого года занятий у Гурьева появилось немного свободы. Но и это «немного» было гораздо больше, чем у остальных учеников Накадзимы. О причинах такого отношения он раздумывал не слишком часто. Все, в том числе и он сам, понимали, что Накадзима занимается с ним совершенно по-особому. Ни с кем из учеников — и не только учеников, но и младших наставников — не проводил Хироёси-сэнсэй столько времени, сколько с Гурьевым.
Гурьева же это устраивало, как нельзя больше.
Свобода. Гурьев просто уходил в горы и подолгу оставался там, один на один с природой — воздухом, водой, деревьями, чудом удерживающих свои тела корнями на скалах. Здесь всё было другим, иным, чем дома, но ничего похожего на ностальгию он не ощущал. Он многое увидел и понял, отодвинувшись, обретя настоящее расстояние — и во времени, и в пространстве. Это было необходимо. Иначе — для чего он здесь?