— Говнище получается, — произнёс Городецкий и сжал ладонями виски: — Море говна просто.
— Видишь, — удовлетворённо кивнул Гурьев. — Всё же ты на самом деле понимаешь. Так сколько нам времени понадобится? Лет двадцать, а? И это в мире и согласии. Чего, опять же, даже близко не наблюдается. И где людей брать? Ты с каждым секретарём райкома сможешь поговорить? Исполкома каждого? Ты взвоешь, Сан Саныч, через год. Начнёшь, как дискобол, чернильницы и пресс-папье в стены метать: ненавижу! Ненавижу! Пропади всё пропадом! И мне это всё — уже сейчас в печёнках сидит, а я всего-то четыре дня как советским человеком сделался. Спрашиваю тебя в лоб, Сан Саныч: где нам взять людей в кадры? Где?
— Ерунда какая-то, — вскинулся Городецкий. — Выглядит так, будто ты меня уговариваешь — только со Сталиным у нас что-то получится. А тебе тоже самое твержу уже полночи. Что?!
— Нет, друг мой любезный. Ты не то мне твердишь. Ты твердишь совсем другое: Сталин-де вождь, Сталина нужно во всём поддерживать, потому что любой другой на его месте будет хуже в десять раз или в сто.
— В тысячу.
— Даже если я с твоей цифирью соглашусь — неважно. Другое важно: не мы должны Сталина поддержать. Сталин должен поддержать — нас. Должен на нас опереться, на нас сделать ставку. Нюхом своим звериным почуять: без нас ему конец, и только с нами — получится. А чтобы это произошло, что нужно? Концепция. Идея. Настоящая концепция и настоящая идея, а не бредни о всеобщем равенстве, братстве и свободе.
— А что в этой идее такого уж плохого?!
— Ничего, кроме её полной и бесповоротной неосуществимости.
— Ну, всё. Уговорил.
— Э-э, товарищ Варяг. Какой ты быстрый. Скажи-ка мне: что ты лично можешь товарищу Сталину предложить, кроме своей жизни? Что у тебя есть? Два десятка верных сталинцев? Так это, считай, что ничего.
Какой ты быстрый. Скажи-ка мне: что ты лично можешь товарищу Сталину предложить, кроме своей жизни? Что у тебя есть? Два десятка верных сталинцев? Так это, считай, что ничего. Например, связь у тебя есть? Вот этот вот страшный чёрный телефон, в который благим матом орать надо, чтобы собеседник на другом конце провода твой голос услыхал — так орать, как будто проводов никаких вообще в помине нет? Это ты связью называешь, да? А дороги у тебя какие, Сан Саныч? Такие же, как у всех остальных. Направления на карте. А что по ним ездит? Хрузовик амо-один. Один-единственный, и тот — хру-хру, хру-хру. А подвижной состав имени Лазаря Моисеевича? Лазаря поёт. И что? Вот мы с тобой, лихие рубаки, наскочим на них фертом, посшибаем головы — а где новых возьмём? Пока мы новых с тобой, Варяг, вырастим — растащат державу. Турки Крым с Закавказьем оттяпают, румыны — Одессу с Новороссийском, пшепрошем, панове — Украину с Белоруссией, японцы, по-дружески — Сахалин и Приморье. Камчатку, так и быть, оставят, из уважения к моим сединам. А потом это всё назад забирать придётся. Да с кровью, Варяг. Да с какой. Это наша с тобой цель, да?
— Понял, понял, не дурак, — хмуро сказал Городецкий. — Всё я понял. И что?
— А вот это, брат, вопрос вопросов — и что? Надо думать. Сталин-то — не вечный. Опять же — война впереди. Надо думать, Варяг. Думать изо всех сил.
— Ну, скажи ещё, что ты ничего не придумал.
— Я много чего придумал, а ещё больше придумал не я, а люди, которых я отмобилизовал для этого процесса. И если будет смысл — всё это хлынет сюда, сейчас и потом, и здесь тоже начнётся самая настоящая буря. Всё это нам вместе ещё обмозговать ох как потребуется. А ты объективочку-то на железного нашего подготовь. Мне легче думать будет. И помни, Варяг: всё это надо было делать вчера, а то и раньше. Так что времени у нас с тобой нет. Вообще.
— Всё равно — нельзя так с людьми, Гур. Я не о моральной стороне вопроса. Я о сути.
— И я о сути. Смотри, что получается, Варяг. То, что пытается делать Сталин и его «узкое руководство» — плохо, непоследовательно, никуда негодными способами, отвратительными инструментами — делать надо. Это объективная, как любят говорить марксисты, необходимость. Причём происходит это ещё и — ко всему прочему — с громадным опозданием. Это надо начинать было не сегодня и даже не двадцать лет назад, а пятьдесят. А сейчас нам — вместе со Сталиным или без — придётся за десять лет пройти путь, который проходят за полвека. Или за двести лет. Именно поэтому мы не можем позволить себе менять Сталина на тебя или даже меня — ты совершенно прав, совершенно. А ещё нам придётся перебить уйму народу, и свалить всё на одного Сталина не получится. И ты это сам прекрасно понимаешь, только до последней секунды боишься сам себе в этом признаться. Понимая, что другого выхода нет, мы понимаем, что и это не выход, не решение проблемы. Быстрая смена аппарата всегда ведёт к ухудшению его качества, а многократная быстрая смена — к истощению людских ресурсов. Итог — смута. Хаос. Отсутствие равновесия. Результат — ноль. Вектор развития направлен в землю. Безграмотные, лишённые даже элементарных основ общей культуры, ковыряющие пальцем в заднице номенклатурные товарищи решают, где какой завод строить, где какой канал рыть. Ему говорят: строительство завода займёт три года. Он понимает, что три года — это ужасно много. И говорит: нет, год. Специалист плюёт с досады и уходит. Приходит авантюрист и говорит: я! я! Я построю вам завод! Не за год — за полгода! — Гурьев расстроенно поджал губы. — Ну, да что я тебе рассказываю. Ты же у нас промышленность курируешь.
Ты же у нас промышленность курируешь. И результат такой политики своими глазами ежедневно наблюдаешь. Дыры в проектах, рухнувшие шахты, толпы «вредителей».
— И как ты собираешься выходить из положения?!