— Простите, Джейк, — щёки Рэйчел залил румянец. — Простите, ради Бога. Вы не отвечаете на звонки, я начала волноваться, ведь мы…
— Пустяки, право, леди Рэйчел. Не стоит. Проходите, — повторил Гурьев.
В конце концов, почему, действительно, не сейчас, подумал он. Какая разница, когда?
Рэйчел вошла в студию и, сделав несколько шагов, замерла, увидев сидящую на столе величественную птицу. Беркут тоже посмотрел на неё с изумлением.
Глаза беркута, огромные, яркие, с большим круглым чёрным зрачком, смотревшие на Рэйчел абсолютно осмысленно, совершенно не по-птичьи, были неописуемо, непередаваемо золотого цвета. Света, подумала Рэйчел. Боже мой. Боже мой, это же орёл. Настоящий, живой орёл. Просто исполинский орлище. А глаза?!? Немыслимо… Я сплю?!
— Это… Кто?! — прошептала Рэйчел.
— Это беркут, — Гурьев вздохнул. — Он отзывается на имя Рранкар. С двумя «р» впереди.
— Почему он так на меня смотрит?!
— Вы кажетесь ему очень маленькой, — снова вздохнул Гурьев. — У беркутов, изволите ли видеть, дамы, как правило, крупнее кавалеров. Иногда очень значительно. Хотя встретить такую — Рранкару — будет не слишком-то легко. Полпуда орлиного веса — это серьёзно. Леди Рэйчел.
— Это шутка, — дрожащим голосом предположила Рэйчел. — Шутка, и, между прочим, совершенно не остроумная.
— Это не шутка, — Гурьев провёл рукой по волосам. — Мне сейчас совсем не до шуток. Вы посидите, Рэйчел. Мне нужно настроиться.
— Джейк. Животные… не разумны.
— Разумны. Просто иначе. У них есть понятие времени. Их поведение тоже в каком-то смысле разумно.
Животные не обладают развитым абстрактным мышлением, но вполне способны понять взаимосвязь событий и явлений, с которыми сталкиваются. У них есть психика, они общаются друг с другом. У них много лучше, чем у нас, развит аппарат всевозможных ощущений. И они не знают того, что люди называют добром и злом. То, что хорошо для Рранкара — добро. То, что плохо — зло. Всё просто.
— А кто… Кто для него вы?
— Наверное, что-то вроде орлиного бога, — пожал плечами Гурьев. — Я его подобрал, когда он буквально выпал из скорлупы. Неважно. Я его ругаю, лечу, учу выживать в условиях, в которых его собратья не выживают. Ну, не такой, конечно, бог, как Иисус для христиан или Аллах для магометан. На меня каркнуть можно, и за руку цапнуть. Ну, как у язычников.
— Это… немыслимо… — едва слышно прошептала Рэйчел.
— У животных другой механизм памяти. Они помнят всё, что было с их предками. В отличие от людей. То, что буддисты называют посмертным перевоплощением, есть не что иное, как память, живущая в крови, в клетках. Человек просто вспоминает, что было с теми, кто жил до него. Если бы научиться читать эту память… Ведь человек очень стар. Но беркуты старше. Рранкар помнит, что его предки умели разговаривать с людьми. Так что для него не происходит ничего необычного.
— Но… Это… это ведь просто птица. Пожалуйста, Джейк. Птица, понимаете?
— Понимаю. Это не просто птица. Это хищник. Не такой страшный, как человек, разумеется, но весьма внушительный. Я подозреваю, что хищники разумнее остальных животных, ибо только у них есть время, свободное от процесса постоянного набивания желудка. Время для того, чтобы мыслить. Не будь мы, люди, хищниками, мы не были бы людьми. Наши тела — тела хищников. Мускулы, зубы, зрение… Это очевидно.
Да, подумала Рэйчел, да. Очевидно. Что касается всех остальных, я не стала бы утверждать. Но ты… Твоё тело… Без всякого сомнения. Хищник, и какой… Она поёжилась. Гурьев чуть заметно повёл головой, мысленно обругав себя за то, что ударился в философские изыски отнюдь не в самый подходящий для этого момент:
— А насчёт развитого абстрактного мышления, — когда-нибудь Рранкар найдёт себе подругу, от которой у него будет потомство. И я не знаю, как далеко это нас заведёт. Но что случилось — случилось.
Беркут зашевелился и раскрыл клюв, издав глухой, кашляющий звук.
— Сейчас, малыш. Потерпи, — Гурьев шагнул к столу.
— Вы понимаете… Что именно он говорит?!
— Скорее, что думает, — вздох Гурьева на этот раз был уж вовсе страдальческим.
Что-то я развздыхался сегодня, решил он. Ну да, ну да. Раз лёгким требуется такая усиленная вентиляция — видимо, мои мозги крутятся, как сумасшедшие, потребность в кислороде растёт прямо на глазах. Может быть, я всё же до чего-нибудь додумаюсь? Нет, не сегодня, понял Гурьев, встретившись взглядом с Рэйчел. И вздохнул опять.
— Что с вами?
— Это… невозможно.
— Не только возможно, но так и есть. Я вам сейчас легко докажу это. Для того, чтобы вы не подумали, будто это какой-то фокус, я выскажу свою просьбу, мешая русские слова с английскими.
— Я…
— Пожалуйста, помолчите.
Рэйчел, не в силах пошевелиться, смотрела, как Гурьев, повернувшись к птице, сложил ладонь лодочкой и проговорил, действительно мешая русские и английские слова:
— Рранкар.
Дай мне, пожалуйста, несколько старых перьев, которые тебе не очень нужны. — И, после того, как беркут посмотрел ему в глаза, кивнул: — Да. Это подойдёт.
Рэйчел, отчаянно желая, чтобы увиденное оказалось сном, смотрела, как орёл, приподняв крыло, осторожно доставал клювом перья и складывал их по одному Гурьеву в руку. Поведение птицы не могло быть истолковано иначе, как выполнение прозвучавшей просьбы. Оба — и птица, и человек — вели себя слишком обыденно и спокойно для циркового трюка. Нет, нет, конечно же, это не фокус, с ужасом поняла Рэйчел. Не фокус. Не фокус.