— Лучше тебе этого не знать.
— Нет, скажи!
— Не скажу!
— Скажи!
— Не скажу.
— Скажи, спать не буду!
— Если скажу, точно спать не будешь.
— Скаж-жи-и-и-и-и-и! — протяжно заканючил кот, заставив меня поморщиться.
— Ну ладно, только потом не говори, что я тебя не предупреждала.
— Говори!
— И сразу говорю: я этого не одобряю!
— Рассказывай!
— Так вот…
От моего рассказа у Варфоломея в жилах кровь застыла, шерсть дыбом встала, глаза округлились, как два блюдца.
— Бреш-шешь! — выдавил он, ошеломленно тряся ушами, словно желая вытрясти из них кошмарные слова.
Я изобразила скорбную гримасу, выражая соболезнования всем миллионам кастрированных котов в моем мире.
— И они это терпят?! Я бы хозяину морду разодрал, а после в омуте утопился! — трагически провозгласил Варфоломей и, покачав головой, посочувствовал: — Твой мир злой, Яна. Как ты могла в нем жить?
— Почему могла? — возразила я. — Надеюсь, что еще буду жить.
— И ты вернешься туда, где с котами учиняют такое зверство? — Варфоломей посмотрел на меня, как на врага всего кошачьего народа.
— Такова цивилизация, — заметила в оправдание своего мира я, проходя мимо ветхого, прогнившего от старости и кое-где обвалившегося забора. Впереди не было ни души. Начинало смеркаться, и все крестьяне уже разошлись по домам. Сейчас окна-глазики подмигивали светом лучин, а из труб валил дымок — хозяйки колдовали у печей, готовя сытный ужин. И пусть деревенские слишком бедны для того, чтобы позволить себе жаркое из мяса и жирный творог, как их ближайшие соседи из деревни Большие Бобры, я была уверена, что хозяйка каждого дома расстарается, чтобы накормить домочадцев вкуснейшей кашей, ароматными соленьями или пышными пирогами.
— Таков конец света, — возразил кот и замер с поднятой лапой, зачарованно уставившись в дыру забора.
Заглянув туда, я увидела вросший в землю низенький домишко, который дребезжал и пыхтел, как паровоз, весело выпуская дымок из печи. Позади дома, у забора, женщина в платке доила белую корову. Интересно, это Невеста или Беляна? На крылечке, созывая гостей, вылизывалась трехцветная кошка. Варфоломей мигом сделал стойку и рванул знакомиться с красоткой. Та заинтересованно замерла, склонив голову и разглядывая кавалера. Все, Варфоломей для меня потерян. Если у кошки не сыщется ревнивый кавалер, то можно быть уверенной в том, где проведет эту ночь любвеобильный усатый брюнет.
— Не подскажете, где Кузьма живет? — окликнула я доярку.
Женщина махнула рукой, указывая направление.
На завалинке у дома Кузьмы сидели три девчонки и лузгали семечки, вынимая их прямо из подсолнечника, росшего у забора.
— Здесь Кузьма живет? — спросила у них я.
Самая старшая, девочка лет десяти, вылупилась на меня светло-голубыми, как у Кузи, глазами:
— Ты, что ли, Аня будешь?
— Ну я.
Девчонки скатились со скамьи и хором завопили:
— Тили-тили тесто, жених и невеста! Тили-тили тесто, к Кузьме пришла невеста!
— Тише вы, балаболки! — Из-за забора показалась усталая женщина в съехавшем на затылок платке. — Чего раскричались?
— Мама, — захлебываясь от восторга, доложила старшенькая, — к Кузьке невеста пришла.
Женщина свесилась через забор и оценивающе оглядела меня с головы до ног. Я не осталась в долгу, отметив, что Кузя явно пошел в более симпатичного отца, тогда как его матушка напоминала ожившего мопса — и широким, словно приплющенным, лицом, и маленькими, будто бы утопленными в лице, глазками, и по-бульдожьи обвислыми щеками, и шеей, собиравшейся складками над проймой домашнего платья, и цепким взглядом. Так вот ты какая, Кузькина мать! Видимо, осмотр женщину удовлетворил, потому что она поспешно распахнула калитку, едва не снеся ее с петель, и выскочила на улицу, широко раскрыв объятья:
— Аннушка, дочка!
Я испуганно попятилась.
Но мать Кузьмы в один прыжок подскочила ко мне и прижала к необъятной груди. Ее цепкие объятья пахли кислой капустой и немытым телом. В следующий миг сильные руки ухватили меня под мышки и уволокли во двор.
— Заходи, заходи, Аннушка, смотри, как живем! Вот изба наша — еще мой батя строил, каждую досочку сам строгал. — Кузина мать, судя по всему, решила устроить мне обзорную экскурсию по семейной «усадьбе» и повела вокруг избы. — Конечно, не царские палаты, но в тесноте, да не в обиде. Есть и погребок для солений. Любишь огурчики соленые? Сама солишь? Конечно, солишь, как без этого! Зимой-то как хорошо груздей соленых или помидорчиков отведать. — Баба тараторила, не давая мне вставить ни слова. Сама задавала вопросы, сама отвечала, и без перехода перескакивала на другую тему: — Печка у нас справная, завсегда теплом обогреет, не боись, зимой не замерзнешь.
— А Кузьма где? — Я все-таки умудрилась вклиниться в ее фонтан красноречия.
— Скоро будет! Соседка позвала дров наколоть, а взамен сметанки свежей пообещала.
Надо будет попросить у него плошку сметаны для Варфоломея. А пока…
— Я попозже зайду…
Но пятерня Кузькиной матери цепко схватила меня за локоть:
— Да куда же? Я же еще не все показала. Вот огородик наш, — приговаривала баба, энергично таща меня вдоль грядок, тесно засаженных ботвой. — Вот картошечка, вот морковочка, вот капустка, вот репка, вот свеколочка. Свеколочка какая в этом году уродилася, слаще сахару! Любишь свеколочку, Аннушка? — не дожидаясь моего ответа, она наклонилась к грядке и, дернув за ботву, вытащила из земли свеклу и сунула мне в руки. — Кушай, доченька. Ишь какая худющая! Работящая, поди! Али родители тебя не кормят? — Она неожиданно притормозила и пристально глянула на меня. — Родители-то у тебя есть?