Варфоломей, которому оставалось рукой подать до верха, завис и обернулся на узника ямы:
— Ты как Бабу-ягу назвал? Вот я сейчас тебе! — Он гневно рассек когтями воздух.
Схватив кота за шкирку, я вытянула его наверх и укорила:
— Давай еще подерись.
— А чего он обзывается? — вздыбил шерсть тот.
— Эй, — окликнула я Кузьму.
— Эй, — окликнула я Кузьму. — Ты там цел?
— Благодарствую, не развалился, — буркнул он в ответ.
— А чего стонал так жалостливо?
— Мужчины не стонут, — оскорбленно возразил мальчишка.
— Ну да, — не поверила я, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь вроде веревки. — Кто же тогда воздух сотрясал? Дерево?
— Давай-давай, обзывайся, — огрызнулся Кузьма.
— Ты вообще хочешь, чтобы я тебя вытащила или как?
— Мне и тут хорошо. — Мальчишка демонстративно расселся на заваленной листьями земле. Яма была ловушкой доя животного, замаскированной настилом, до того как в нее угодил Кузьма. Странно, какому охотнику пришло в голову устраивать западню в такой дремучей и мрачной части леса.
Не найдя ничего, похожего на веревку, и отбросив мысль о том, чтобы разорвать на тряпочки сарафан и связать веревку из них, я опустила в яму метлу. Да уж. Даже если Кузьма поднимет руку и подпрыгнет, до метлы ему не достать.
Я присела на корягу и задумалась. Как не хватает магии! В иные времена достаточно было бы щелкнуть пальцами, чтобы в руки свалилась прочная веревка, а то и сразу веревочная лесенка. Или я бы наколдовала батут на дне ловушки, и мальчишка кузнечиком выпрыгнул наверх. А что делать сейчас? Без магии, без веревки, без помощи рыцаря? А ведь будь рядом Ив, он придумал бы, как вызволить Кузьму и без чудес.
А что, если… Поднявшись, я попробовала вытащить корягу из земли. Пришлось попыхтеть — коряга оказалась тяжелой. Но все-таки удалось сдвинуть ее с места. Размеры ямы позволяли сбросить корягу вниз, не расплющив при этом Кузьму.
— Эй, — предупредила я. — А ну-ка вожмись в стеночку, я тебе ступеньку сброшу.
— Щас! — донеслось из-под земли. — И не подумаю!
Но стоило мне сдвинуть корягу к краю ямы, как Кузьма переменил свое мнение, и Варфоломей, руководивший операцией, дал знак: порядок, можно сбрасывать! Поднатужившись, я столкнула корягу в яму и с беспокойством наклонилась: цел ли узник? Кузьма отфыркивался от поднятой пыли, отряхивался от листьев. Коряга вонзилась в землю по диагонали в шаге от мальчишки и образовала наклонный мостик между дном и стенкой ямы. Удачно я ее сбросила!
Кузьма побегал вокруг коряги, потверже вбил ее в землю, укрепил и осторожно взгромоздился, проверяя на прочность.
— Порядок!
Мальчишка вскарабкался на высокий край, ухватился за спущенную метлу, и через пару минут, за которые я потеряла порядка 1000 калорий, операция по спасению была завершена. Пленник выбрался из ловушки.
Но радовались мы недолго. Земля содрогнулась, корни взрыли почву, взметнувшись плетьми, и совсем близко раздался нечеловеческий, леденящий душу стон.
— Это не я, — выдавил Кузьма, в испуге озираясь по сторонам.
Я похолодела. Это не Кузьма стонал, оказавшись в ловушке, не он звал нас на помощь. А нечто непонятное, обитающее в этой темной, как ночь, части леса, заманило нас в самую гущу чащобы.
Варфоломей испуганно зашипел и встопорщил шерсть, глядя куда-то вбок. Я обернулась и обомлела. Деревья, вырывая корни из земли, сбивались друг к дружке и, неуклюже двигая лапами-корнями, по-паучьи двигались к нам.
— Варфоломей, что это?
— Не знаю! — тревожно провыл кот.
— Но лучше нам отсюда убираться.
— Поздно, — глухо сказал Кузьма за моей спиной.
Я обернулась и дрогнула. Отовсюду — сзади, с боков — на нас плотным забором, без единого зазора между стволами, наступали ожившие деревья. У самых близких к нам были видны дупла, похожие на раскрытые в плаче рты, и из них доносились эти безысходные, отчаянные стоны.
— Что вам нужно? — закричала я, и деревья неожиданно замерли, словно наткнулись на невидимую преграду. Но только на мгновение. А потом они расступились, и на полянку, переваливаясь на корнях, как осьминог, выполз пенек. Казалось, неумелый резчик по дереву пытался придать ему человеческий облик. И теперь на месте глаз зияли гнилые провалы, обструганный сучок напоминал вздернутый нос, узкая щель рта была прорезана в коре словно кинжалом. По бокам, как антенны, торчали две поганки.
Мы, сбившись в кучу, молча разглядывали эту пародию на человека. Вдруг нос-сучок дернулся, будто принюхиваясь, а щель рта задвигалась, и из нее, словно монетки, которые бросают в игровой автомат, посыпались слова:
— Люди. Двое. Хорошо. Начнем!
— Что начнем? — На этот раз сдали нервы у Кузьмы, и его тонкий голос пилой разрезал сгустившийся воздух.
— Возрождение, возрождение, возрождение, — зашептали деревья на разные голоса. Были здесь и грозный мужской бас, и тоненький голос ребенка, и нежный девичий голос. И вот уже показалось, что кряжистый дуб когда-то был коренастым увальнем, побег ели — кучерявым мальчуганом, а гибкая ива — красавицей-невестой. В ветвях чудились руки, в листьях — локоны волос, в коре — контуры глаз и бровей.
— Возрождение, — изрек пенек и неуклюже двинулся к нам.