Стебелек ромашки не выдержал, смятые лепестки белыми хлопьями посыпались сквозь пальцы. Любит — не любит? Я сорвала ближайший цветок и безжалостно разворошила, раздевая ромашку лепесток за лепестком. Последний лепесток восклицательным знаком торчал над желтой подушечкой пестика. Не любит… Я отбросила цветок в сторону, упала спиной на цветочный ковер, смяв десятки ромашек-предательниц и погубив столько же неповинного клевера.
Солнце слепило глаза, выжигая слезы из-под сжатых ресниц. Этого и следовало ожидать — мы такие разные. Он серьезный, я легкомысленная. Он отважный, я осторожная. Он мечтает спасти вселенную, а я думаю о собственном счастье. Мы принадлежим разным мирам, и эти миры вросли в наше сознание так крепко, что нам никогда не понять друг друга. Мне никогда не стать своей в родной Иву Вессалии, ему не прижиться в пыльном и шумном мегаполисе. У нас нет будущего — надо набраться смелости и признать это. «И нет любви, — кольнуло сердце, — больше нет». Первое же серьезное разногласие обернулось ссорой, и очень показательно, что в конфликтной ситуации долг для Ива оказался важнее, чем я сама. В то время как я хотела позаботиться о рыцаре доступными мне средствами, он осудил меня за легкомысленную растрату магии.
В то время как я хотела позаботиться о рыцаре доступными мне средствами, он осудил меня за легкомысленную растрату магии.
Горсть малины, смешавшись с солью на губах, разлилась во рту сладким соком, но не подсластила горечи на душе. Малиновка испуганно забила крыльями, взмывая вверх, и по ту сторону малинника послышались громкие голоса. Я подползла к кусту и подтянула колени к груди, ругая себя за то, что так неосторожно отвлеклась, позволив застать себя врасплох. Возбужденные мужицкие голоса и бравурный гром смеха подсказывали, что выдавать свое присутствие не стоит. Особенно учитывая тот факт, что без магии я абсолютно беспомощна.
— … нос в потолок врос, сопли через порог висят… — перечислял визгливый мужской голос, пока по ту сторону трещали кусты и широкие ладони загребали сладкую ягоду.
— Фу, чудовище! — фыркнул молодецкий бас.
— Ай хороша малина! — протянул пискля.
— Хороша! — согласно крякнул третий мужик, с сиплым голосом. — Как ты говоришь — прямо в потолок?
— В потолок, в потолок, — подтвердил рассказчик, и я так и представила, как он часто кивает, на манер китайского болванчика, роняя изо рта малину.
— А сопли, значит, через порог? — недоверчиво уточнил бас.
— Так и висят, по всему крыльцу! — громко чавкая, истово заверил пискля.
Такой соврет — недорого возьмет. И хотя в россказни пискли у меня веры не было, меня всю распирало от любопытства: о каком таком неизвестном сопливом чудовище речь? И как, интересно, оно выглядит?
— Да как же мы тогда в избу войдем, ног не запачкавши? — брезгливо уточнил сиплый.
— А мы, Клим, в окошко, — хохотнул бас и уточнил у писклявого: — Из окна у нее ничего не свисает?
— Из окна вроде ничего, — виновато замялся тот.
— А то мы ей мигом все поправим, чтобы не свисало, — хвастливо просипел третий мужик и в знак серьезности своих намерений чем-то вскользь ударил по кустарнику, так что на меня посыпались листья и ягоды.
Не зря я решила затаиться: у незнакомцев просто руки чешутся извести чудовище. А за неимением чудовища и любой путник сгодится.
— Да ты, Сидор, продолжай, не отвлекайся, — поощрил бас.
— Титьки на крюку намотаны, — охотно подхватил писклявый, — сама зубы точит.
Его товарищи грянули хохотом.
«Свинья, что ли?» — предположила я. Вроде бы таких сказок не слышала.
— Как-как? На крюку? И большая она? — заинтересованно спросил бас.
— Кто? — не понял Сидор.
— Известно кто, — просипел Клим, — крюка!
— Исполинская! — с чувством произнес писклявый. — А зубы — во!
— Ты меня так не стращай, — поперхнулся бас. — Таких зубищ даже у медведя, которого я прошлым летом завалил не было.
— А у Яги есть! — прогнусавил пискля.
Я от удивления остолбенела. Так вот о каком неопознанном сопливом чудовище речь! А кот-то заливал, что Василиса изображала опрятную добрую старушку, готовую помочь всем страждущим. Отойдя от изумления, я забилась в кусты — в свете последних известий обнаружение меня мужиками становилось крайне нежелательным.
Отойдя от изумления, я забилась в кусты — в свете последних известий обнаружение меня мужиками становилось крайне нежелательным.
— Баба-яга из угла в угол перевертывается, одной губой пол стирает, а носом трубу затыкает, — продолжал тем временем заливаться пискля.
— Ха-ха-ха, — расхохотался обладатель баса.
— Фу! — брезгливо просипел Клим.
Вдохновленный вниманием аудитории, пискля все вещал:
— Лежит Баба-яга, костяной ногой из угла в угол…
Гадости сыпались из него, как картошка из сетки, и я посочувствовала Василисе и одобрила ее маскарад. От таких просителей волком завоешь и еще не такой Хэллоуин устроишь. Молодец, Василиса! Решила, что нечего к Яге со всякой ерундой соваться, и настращала дурачков. А кто по важному вопросу, того ничто не испугает — ни сопли километровые, ни зубы точеные. А вот по поводу бюста… при встрече надо спросить, как это у нее получилось!