Тот поднял на меня потухший взгляд.
— В этой части леса особенно неладно, птиц и зверей здесь почти не осталось. Они ушли туда, где еще мало больных деревьев и сухих трав.
Леший вдруг поморщился и схватился за сердце. Мы с котом бросились к нему:
— Что с тобой?
— Ничего, — он прислонился к ближайшему дереву, — сейчас пройдет.
А меня пронзила внезапная догадка: если здоровье леса отражается на внешности его хозяина, может, части леса — это органы тела Лешего? Какая-нибудь сосновая роща — легкие, малинник — правая рука, а дубрава, по которой мы сейчас идем, — его сердце? Тогда, если окончательно вымрет она, умрет и Леший?
— Идем, — позвал Леший, отделяясь от дерева. — Мы уже близко.
Мы шли мимо поникших берез, мимо скорбно стенающих сосен, мимо воинственно нахохлившихся кустарников. Видимых признаков болезней не было, но деревья словно предчувствовали надвигающуюся беду.
— Куда ты меня ведешь?
— Туда, с чего все началось. То дерево, которое зачахло за одну ночь, было первым.
Яблоня, склонившая ветви к тропинке, словно молила отведать ее зеленое яблочко. Я ухватилась за гладкий бочок, но Леший вихрем подскочил ко мне и выбил яблоко из рук.
— Не тронь!
— Ну если тебе так жалко… — насупилась я.
Леший хмуро кивнул на подножие яблони. В пожухлой траве рыжел беличий хвост. Я поежилась при виде остекленевших глаз мертвого зверька.
— Еще три дня назад эта яблоня славилась сладкими плодами, — с горечью сказал лесной хозяин. — Вчера, отведав их, заболели ежи, сегодня погибла белка. Сейчас в округе не осталось живности — напуганные зверьки бежали в другую часть леса.
Я поспешила вслед за Лешим, подальше от отравленной яблони, коварно манившей своими плодами.
Сейчас в округе не осталось живности — напуганные зверьки бежали в другую часть леса.
Я поспешила вслед за Лешим, подальше от отравленной яблони, коварно манившей своими плодами.
— Вот здесь, — глухо сказал Леший, сворачивая на узкую тропинку, — липа цветущая росла, а сейчас…
Его голос сорвался, словно он сообщал о гибели близкого, и Леший замер перед высохшим деревом, на корявых лапах которого раскинулась пульсирующая зеленая паутина. Я вздрогнула, представив, каких размеров должен быть паук, соткавший такое.
— Что это? — спросила я у Лешего.
— Это липа, — бесцветным голосом прошелестел он. — Я помню ее, когда она была еще тоненьким побегом…
Я перебила его, побоявшись, что сейчас он пустится в воспоминания о детстве, отрочестве и юности липы с перечислением всех ее радостей и невзгод, романов с ближайшими кленами и дружбой с березками.
— Что это за паутина?
— Паутина? Где? — Леший взирал на меня с таким искренним недоумением, что я засомневалась в том, что мы видим одно и то же.
— Да вот же! — Я ткнула пальцем в сеть, которая тут же беспокойно заколыхалась и вспыхнула красным. Я ахнула: — Магия!
Леший вскинулся:
— Это точно?
— Ты разве не видишь?
— Мое чародейство особого рода. — Он качнул головой. — Я не умею распознавать порчу. Да и кому могло понадобиться губить деревья?
— Не знаю. — Я настороженно изучала сеть. — Похоже, она пьет силу из дерева.
— Ты можешь ее снять? — с мольбой спросил Леший.
Я посмотрела в его горящие надеждой глаза. Ну как ему сказать, что в Лукоморье я отчего-то растеряла свои волшебные навыки? А вдруг все вернулось, ведь я могу видеть сеть? У меня просто должно получиться на этот раз! Это же не пустяк вроде вызова пиццы в избу, это — вопрос жизни леса и его хозяина. Даже Варфоломей говорил, что…
— Попробую, — пообещала я, подходя к дереву. Положила ладонь на потрескавшуюся кору, попыталась наладить контакт, но только заработала занозу.
— Постой! — Леший подошел к липе: — Дай мне.
Он обнял дерево и прижался к нему лбом, а я, ежась, разглядывала мечущуюся между ветвей паутину. Наконец Леший повернулся, и я быстро спросила:
— Что оно говорит?
Он с удивлением посмотрел на меня.
— Мне показалось, вы разговаривали, — в смущении призналась я. — Ты и липа.
Леший покачал головой.
— Деревья не говорят, они чувствуют — тепло солнца, свежесть дождя, прикосновение руки.
— И что она чувствовала, когда… — Я запнулась.
— Холод, — глухо ответил он. — Январский лютый холод.
— Может, Морозко шалит? — ляпнула я и осеклась под взглядом Лешего.
— Морозко — мой друг.
— Извини, — пробормотала я и поспешила перевести тему. — Так, значит, деревья не могут видеть?
— Нет.
— Как же тогда ты знаешь обо всем, что происходит в твоем лесу? Как ты можешь приглядывать за Ивом? Ты же не можешь быть повсюду.
— Как же тогда ты знаешь обо всем, что происходит в твоем лесу? Как ты можешь приглядывать за Ивом? Ты же не можешь быть повсюду.
— Я там, где я необходим. Мои глаза — сороки, сойки, перепелки, куропатки, совы, белки, зайцы, волки. Если происходит что-то необычное, что тревожит их, я это вижу. Чтобы присмотреть за кем-то, достаточно пустить птицу по его следу.
— Значит, за Ивом летит какая-то птица? — переспросила я.
— Сорока. Очень любопытная и неутомимая сорока. Да ты ее сама видела, когда мы встречались в последний раз! Так ты попробуешь?..
Я подошла к дереву и протянула руку к паутине, которая подалась мне навстречу с жадностью волка, посаженного на поводок. Лед… Показалось, он проник под кожу, заструился по венам, стремясь добраться до сердца. Я отдернула руку, но кончик паутины словно приклеился к пальцам, не желал отпускать, продолжал наполнять жилы стужей. Я потянула сильней, задыхаясь от холода, сделала шаг назад — паутина натянулась парусом, не отпускала, зеленый краешек на глазах окрашивался красным. «Из растений оно пьет зелень, из людей — кровь!» — с ужасом поняла я.