— Кто? — совершенно опешила я.
— А ты про кого спрашиваешь? — ощерился кот. — Баня, конечно.
И, видя мое полнейшее недоумение, сжалился и пояснил:
— Банька в отдельной избушке на курьих ножках. Поменьше, чем эта. Наша избушка давняя, степенная, к оседлой жизни привыкшая. А баньке еще и сотни лет нет. С тех пор, как старая развалилась, новую построили, а у молодежи одни гулянки на уме.
— То-то мы ее еще не видели.
— И не увидите, — хмыкнул кот. — Ее надо волшебным словом позвать, а вам то слово неведомо.
— Что ж нам теперь — грязью зарастать? — возмутилась я.
— Что ж нам теперь — грязью зарастать? — возмутилась я.
— А и зарастайте, — махнул лапой кот. — Никто и не заметит особой разницы. Ты и так лицом черным-черна, что последняя чернавка, да и хахаль твой не лучше.
Я аж задохнулась от возмущения — да в Москве моему островному загару обзавидовались бы! Что за дикое царство-государство!
— Впрочем, так оно и лучше, — задумчиво продолжил кот. — Василисе, чтобы в Ягу нарядиться, пришлось белые щечки глиной мазать, а у тебя кожа, что у настоящей Яги — сухая, темная.
— Варфоломей! — прорычала я, и кот, поняв, что хватил лишку, торопливо сменил тему:
— Вот опять ты меня с толку сбила! — ворчливо заметил он. — Я ведь про Ягу сказывал. На чем я остановился?
— Баньку напарит, каши наварит, — напомнил Ив.
— Вот именно. Гостеприимная Яга была, добрая. Дети ее любили. Баба-яга всегда в почете жила, в уважении. А сейчас что? Кто-то слухи распускает, что Баба-яга на старости лет разум растеряла, в злое колдовство ударилась. Кто в избушку к ней попадет, тот навеки сгинет. И даже, аж повторить и то мерзко, людоедкой стала — детей похищает и ест.
— Да, есть такие сказки, — признала я.
— Сказки? — взвился кот. — Какие ж это сказки? Брехня это, а не сказки!
— Наглый поклеп, — поддакнула я. — Знаешь, Варфик, я всегда в детстве удивлялась, как же это так: в одних сказках Баба-яга — добрая старушка, царевичам помогает невесту найти и Кощея одолеть, трудолюбивых и скромных падчериц награждает, а в других — ну ведьма ведьмой. И Лутонюшку зажарить норовит, и…
Кот так и замер, не донеся до рта лапку с зачерпнутой сметаной.
— Врешь!
— Я тебе как в сказках все говорю, — обиделась я.
— Лутонюшку — зажарить? — оскалился кот. — Да этот Лутонюшка, сиротка заблудившийся, у нас больше месяца Жил припеваючи. Катался как сыр в масле, трескал, аж за ушами трещало. Василиса на него умилялась — и оладушки ему, и блинцы с медом, — Варфоломей возмущенно сглотнул, — со сметаной! Мне в миску не докладывала — все Лутонюшке, все дитятке малому. А то, что это дитятко меня за хвост таскало, так это не в счет. Он не со зла, он играючи! Я невольно посочувствовала Варфоломею: появление нового фаворита — конец света для прежнего любимца.
— А сколько раз Василиса его домой вернуть пыталась? — продолжил кот. — Сама не хотела расставаться, да сердечко болело, что малыш без родителей растет. Соберет его в дорогу, выведет из избушки, вернется обратно грустная-прегрустная, а часа не пройдет — он уже на пороге стоит да лыбится. Василиса его целовать-обнимать, нянчить, на стол накрывать! Насилу избавились от приживальца.
— Избавились? — вздрогнула я.
— Кабы не я, так он бы у нас навек поселился, — с гордостью отозвался кот.
— Так это ты его… того? — глухо произнесла я. — Зажарил?
— Ты что?! — Кот возмущенно зашипел, а избушка зашлась приступом хохота, отчего зазвенела посуда на столе.
— Ох насмешила, — кудахтала изба.
— Да этот Лутоня сам кому хошь жару задаст! Однажды чуть крыльцо не спалил, окаянный, — с болью в голосе припомнила она. — Кабы Василиса вовремя не подоспела, тут и конец бы мне пришел. А Лутонюшка стоял поодаль да смеялся, глядя, как ступени горят. Смотрите, кричит, как избушка пляшет!
— Да уж, плясала ты на славу, — ворчливо заметил кот. — Всю посуду потом менять пришлось — одни черепки остались.
— Фу-ты ну-ты! — обиженно ответила избушка. — А кто в это время в печи сидел запертый и выл дурным голосом?
— Я не выл, — огрызнулся кот. — Я пел боевую песнь, наводя ужас на врага, и готовился броситься в атаку.
— То-то Лутонюшка со смеху покатывался, разжигая огонь у меня на ступеньках, — съязвила избушка.
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — возразил Варфоломей. — Должна мне спасибо сказать, что избавились от мальца.
— И как же это тебе удалось? — полюбопытствовала я.
— Хитростью, — сверкнул глазами кот. — Пока Василиса не слышала, я ему без конца страшные истории про Кощея рассказывал, какой он злющий колдун и как детей кушать любит — Лутоня аж трясся от страха. А потом, когда он созрел, невзначай обмолвился, что Кощей на днях к Яге в гости зван. Лутоня как про то услышал, к Василисе на руки бросился и, слезами умываясь, стал молить его к матушке с батюшкой отвести. Василиса его тут же схватила и вон из избы, а вернулась уже без мальца.
— Так вот откуда слухи пошли, что Баба-яга детей в печи жарит и ест, — задумчиво заметила я.
— Я это не говорил! — оскалился Варфоломей. — Я про Кощея сказывал.
— А про Кощея-то правда? — заинтересовалась я.
— Да кто его знает. — Он махнул лапой. — Кощей отшельником живет, ни с кем из сказочного люда не знается. Слухов про него много ходит, а что правда, что нет, я про то не ведаю. А Лутоню этого увижу, — кот оскалился, — глаза выцарапаю. Не успел домой вернуться, паршивец, как честное бабушкино имя опозорил.