— Ну ты, бабка, гонишь! — с восхищением воскликнула одна голова.
— Поспешишь — людей насмешишь, — укоризненно изрекла вторая.
— Летит Яга, шатается, вздыхает на ходу: «Ой, топливо кончается, сейчас я упаду», — с ехидством изрекла третья.
— Вечор добрый, Змеюшка, — прохрипела я, вываливаясь из ступы.
— Здорово, старая! — радостно приветствовала первая голова.
— А добрый ли? — засомневалась вторая.
— Явилась к нам Баба-яга, на помине легка, — коряво продекламировала третья.
— Вспоминали меня? — насторожилась я. — По какому случаю?
— Да вот, схавали мы нынче одного костлявого хмыря, — облизнулась первая голова.
— Говори за себя! — возмутилась вторая. — Я ем одну лишь травку.
Я ошарашенно взглянула на среднюю голову-вегетарианку и опустила глаза на раздувшееся пузо Змея Горыныча. Однако! Интересно, как сочетаются ее вкусовые предпочтения с одним на троих желудком?
— Травка зеленеет, солнышко садится, не мычит корова, не поет синица, — с вдохновенным видом изрекла поэтически настроенная третья голова.
— А хмырь-то нам много чего набрехать успел, — развязно продолжала первая. — Все талдычил, что Баба-яга сбрендила. Царевичей живьем обгладывает, а головы ихние на колышки вокруг хаты вешает. Лутонюшку на днях в печи испекла да отужинала.
«Уж не Сидором ли поужинал Змей?» — обмерла я, но не успела ничего спросить, как голова мне попеняла:
— Что ж ты, яхонтовая моя, не позвала-то, не угостила?
— Всех звать, так Лутонюшек не напасешься, — сердито вырвалось у меня.
Первая голова оглушительно расхохоталась, вторая осуждающе покосилась, третья окончательно ушла в себя и с мечтательным видом шевелила губами, вероятно, сочиняя новый стих.
— Ох и пройдоха ты, бабка, — заметила первая голова.
— Ох и пройдоха ты, бабка, — заметила первая голова.
— Хочешь жить — умей вертеться, — глубокомысленно изрекла вторая.
— Кручу, кручу, кручу, крылами кручу, — вдохновенно провыла третья, — с горы, с горы, с горы, как птица, лечу…
— Тсс! — хором оборвали ее другие головы и вытянули шеи на запад. Там ослепительным оранжевым шаром спускалось за горизонт солнце.
На несколько минут на горе воцарилась тишина, и только когда солнце окончательно исчезло из поля зрения, Змей Горыныч снова ожил.
— А ты чего прикатила-то? По делу или соскучилась?
— Базар есть, — рявкнула я.
Первая голова с уважением глянула на меня.
— Базар — благородное дело.
— Не дело это — гостей дорогих у порога держать, — вмешалась вторая голова.
— Правда твоя, — согласилась первая. И Горыныч, кряхтя на три голоса, поднялся и шагнул к входу в пещеру. — Пошли, что ли?
Уговаривать меня было не нужно, я с любопытством нырнула в проем между скал и попала в пещеру Али-Бабы.
Жилище Горыныча напомнило мне подводную пещеру знакомой атлантки Герти — те же блеск и роскошь самоцветов. Только если в пещере Герти сокровища золотым ковром стелились по полу, то жилище Горыныча было утыкано драгоценностями от пола до потолка. В прямом смысле.
На высоком, метров в пять, потолке рассыпались неведомые мне созвездия из самоцветов, каждый из которых был размером с кулак. Стены переливались драгоценными узорами: каждая щель в скале служила оправой для красивого камушка или золотого колечка. А на полу вдоль стен громоздились золотые горы. Подойдя к ближайшей из них, среди золотых монет, янтарных ожерелий и серебряных колец я с удивлением обнаружила чугунный котелок, обломок лопаты и колесо от телеги.
Стараясь не выдать восхищения от вида несметных богатств (Горыныч мог бы считаться первым олигархом в Лукоморье), я ухватилась за колесо и, выудив его из груды золота, покачала головой:
— Непорядок какой! Живешь, как на свалке. Разве ж это дело?
— Ты по делу пришла, — насупилась первая голова, — вот и дело сказывай. А как мне тут жить, сами разберемся.
— Мы сами с усами, — поддержала братца вторая.
Третья тем временем с мечтательным видом разглядывала «звезды» на потолке и вдохновенно бубнила под нос:
— Не имей сто рублей, а имей сто янтарей.
— Девицу бы тебе, — закинула удочку я. — Она бы уж тебя обиходила, порядок в пещере навела.
— Э нет, золотая моя! Не надо мне чужих порядков, — напрягся Горыныч всеми тремя головами.
— Была тут одна, Марфуша, — первая голова выругалась, — коза порядочная.
— Мы свой портрет каменьями самоцветными на полу тридцать лет и три года выкладывали, — поделилась вторая. — Дело за малым оставалось — добыть изумрудов для глаз и золотишка на хвост.
— А эта коза что натворила? — вскипятилась первая. — Мы отлучились-то всего на день из пещеры.
— Возвращаемся, — печально вздохнула вторая, — пол пустой, по углам кучи драгоценностей по цветам разложены: там рубины, там сапфиры, там яшма, там злато, там серебро.
Первая голова с ожесточением сплюнула:
— Все труды насмарку! Я от горя аж остолбенел. А Марфуша эта лыбится: «Не ожидал, Змей Горыныч? Весь день спину не разгибала, порядок наводила». Ну что с такой козой делать?!
— Ты ее съел? — жалостливо сглотнула я.
— Да она бы мне поперек горла стала! — сплюнули все три головы. — К счастью, в тот же вечер жених ее прикатил да стал звать на смертный бой.
— Я к нему невесту и выпроводил, — ухмыльнулась первая голова, — пусть сам с этой козой мается.