Сережа едва не счел себя дворянином — не нашлось бы человека, способного поставить его на колени, и более того — короля над ним не было, Богу он не молился, перед женщинами тоже не унижался. Он мог преклонить колено разве что перед сломанным тренажером.
Он мог преклонить колено разве что перед сломанным тренажером.
— Да… — флибустьер поцеловал Данку в висок. — Он взял меня с собой. Мне было шестнадцать лет и я ничего не понимал в морском деле! Каждый рыбацкий парус я принимал за испанский. Дядюшка поднимал меня на смех. Он считал себя грозным корсаром, потому что ходил до берегов Туниса и брал в плен мавританские фелуки. Наконец мы заметили галеон. Дядюшка ничего не сказал мне, но только когда я услышал подозрительный шум и пожелал выйти на палубу, каюта оказалась заперта. Я высунул голову в окошко и услышал это прекрасное слово «абордаж»! Сударыня моя, я чуть с ума не сошел! Они готовились идти на абордаж под водительством дядюшки Пьера! И без меня!
Вспомнив былое возмущение, флибустьер треснул кулаком оземь.
— А ты? — с восхищением спросила Данка.
Восхищение в ее голосе Сережа тоже услышал впервые в жизни.
— Я? О-о! Я был вне себя! Я стал раздеваться…
— Ты хотел пойти на абордаж вплавь? — с неподражаемым наивным восторгом осведомилась Данка. Если бы Сережа не знал про ее воинственные интересы, то, пожалуй, и попался бы. Именно таким голоском несли заведомую чушь толстушки в зале, давая ему возможность блистать познаниями, и тогда-то он был им благодарен за дурацкие вопросы, а теперь вот призадумался…
И все яснее делалась для него ужасающая истина — Данка влюбилась в волосатого, примитивного, свирепого пирата. А он распускает перед ней хвост, что, если вдуматься, очень дурной признак. Чего доброго, сейчас они и до бракосочетания договорятся…
Ведь эта дура, эта ведьма, эта интриганка дала слово выйти за первого, кто вслух попросит ее об этом!
Сережа никогда не одобрял Данкиного вкуса. Один Маркиз-Убоище чего стоил… Но Маркиз-Убоище был цивилизованным человеком и, если не давать ему выпивки, мог еще исправиться. И жил в цивилизованном мире. И, если поднажать, мог бы даже согласиться раза два в неделю посещать тренажерный зал…
— Вплавь — на абордаж? Да нет же! На мне был бархатный кафтан, который не прошибить мушкетной пулей! Я знал, что если не сниму его — то застряну в окне и буду там болтаться, как куропатка в силках! Я сбросил чертов кафтан, сделал попытку — и оказалось, что отрастил чересчур широкие плечи. Знаешь ли, как я поступил?
— А как можно поступить в безвыходном положении? — даже приподнявшись от волнения, да еще заглядывая флибустьеру в веселые черные глаза, спросила Данка.
— Безвыходное? Сударыня моя, для кого-то другого, не для Даниэля Монбара! В каюте была бутыль с дядюшкиным целебным маслом, которым он растирал себе поясницу. Я разделся до подштанников и весь натерся этим мерзким маслом. Только так я протиснулся в окно и выкарабкался на палубу. Мои руки скользили, я еле удержался — но подтянулся и вылез. Тут только я понял, как мне повезло. Окно было по правому борту, а мы подошли к испанцу левым бортом, и дядюшка Пьер уже орал как сам дьявол, посылая ребят на абордаж! У меня не было времени искать штаны — я выхватил у дядюшки из рук шпагу и заорал еще почище! «Бей испанцев! — орал я. — Слава королю!»
— Тебя же могли покалечить! — так и ахнула Данка.
— Меня приняли на выходца из ада! — похвастался Монбар. — Испанцы клялись, что черный дьявол возглавил французов, потому что людей такого роста и с такой глоткой не бывает. Они растерялись — а мои люди кинули абордажные крюки и оказались на палубе галеона раньше, чем испанцы успели произнести «Мой Бог!» Схватка была бешеная, но короткая.
Они растерялись — а мои люди кинули абордажные крюки и оказались на палубе галеона раньше, чем испанцы успели произнести «Мой Бог!» Схватка была бешеная, но короткая. А потом, когда мы выкинули с галеона за борт все лишнее, ко мне подошли дядюшка и Жак-бретонец, который ходил с корсарами лет двадцать, никак не меньше. «Ты был прямо как архангел с мечом!», — воскликнул Жак, а дядюшка погрозил мне кулаком. «Архангелам штаны не полагаются, — сказал он, — и сапоги тоже. Но тут не райские кущи, так что будь добр, оденься. Твоя мать никогда не простит мне, если ты во время плаванья простудишься». Мне принесли одежду и дядюшка, словно с равным, стал обсуждать со мной, куда мы пойдем сбывать добычу. А выбора особого не было — все шли в основном на Тортугу, потому что губернатор нас любил. Там я попал в самый гнусный из кабаков, отведал самого мерзкого пойла и лапал самую тощую негритянку, какие только возможны. Наутро я понял, что на ближайшие двадцать лет мне этого с лихвой хватит.
— И ты действительно больше не прикасался к женщинам? — удивилась Данка.
— Я брезглив, — таким тоном, каким принято говорить о докучной хворобе, отвечал флибустьер. — И есть вещи непозволительные. Унизительно для мужчины пить всякую дрянь. Лучше дождись хорошего вина или же пей чистую воду. Унизительно растрачивать себя непонятно с кем. Унизительно давать себя обманывать мошенникам…