С высоты своего роста он наблюдал за тем, как она протискивалась к задней двери, наступая всем на ноги и не извиняясь.
Что-то было в этой странной деятельности не только целенаправленное, но и осмысленное. Сережа только не мог понять — что.
Ведьма проскочила мимо него, даже не посмотрев, что за великолепный мужчина посторонился перед ней, тщательно отворачиваясь. Это Сережу несколько задело. Он допускал, что у Лилианы дурной вкус и ей нравятся дохлые и щуплые, но делал поправку и на то, что эта склонность, возможно, вынужденная и развилась потому, что настоящий мужчина никогда не обратит внимания на ее пышные формы. Умом он все понимал — но недоумевал. Не так часто ездят в городском транспорте мужчины с обхватом бицепса более полуметра — могла бы и глянуть украдкой…
Тут Сережа вспомнил, как Лилиана, снимая с него венец безбрачия, усадила его, раздетого по пояс, на табурет и что-то выделывала сзади, даже не пытаясь к нему прикоснуться. Великолепно развитый торс (одна широчайшая мышца чего стоила, а прекрасный рельеф заднего пучка дельтовидной мышцы, а высоко вздымающаяся трапециевидная?!?) служил образцом для юных атлетов в тех случаях, когда Сережа при них разоблачался и демонстрировал идеальное позирование. Не говоря уж о чемпионатах, когда каждое его появление на помосте приветствовалось воплями фанатов и потрясенным молчанием жюри. Положительно, у этой женщины был самый дурной вкус, какой только возможен.
Лилиана вышла из троллейбуса на следующей остановке, Сережа — впритирку к ее спине, уверенный, что она не станет оборачиваться. И таким образом они прочесали еще четыре троллейбуса.
За это время Сережа сделал кое-какие наблюдения.
Лилиану совершенно не интересовал интерьер транспорта. Допустим, что в один из вычисленных девяти десятков троллейбусов упрятано некое оружие. Допустим, Лилиана по какой-то примете может опознать нужную машину. Троллейбусы изнутри отличаются разве что рекламой на стенках и цветом сидений. Ведьма же проносится, не глядя на стенки. Причем она не знает, что за ней следят. Стало быть, не играет на публику. И она действительно что-то ищет — иначе зачем бы это странное путешествие?…
Кроме того, Лилиана не обращала внимания на мужчин, зато все время вступала в мелкие перепалки с женщинами. Если ей загораживали дорогу мужчина достойного вида и женщина любого вида, она цеплялась к женщине. Хотя мужчина куда охотнее пропустил бы ее, стоило обратиться к нему полюбезнее.
Да еще эта погрузка через переднюю дверь…
В Сереже проснулось ужасное — азарт погони.
Еще примерно полчаса он садился в те же троллейбусы, что и ведьма, и выскакивал на следующей остановке, не пробивая талона. Уже чесались, собираясь рвануть в рост, кончики ушей. Сережа, обычно не экономивший на транспорте, за один этот день выполнил годовую норму по заячьему способу езды.
То ли в пятнадцатом, а то ли в шестнадцатом троллейбусе он вдруг сообразил, что к той минуте, когда истечет время перерыва, он окажется черт знает где, на краю географии, в местах, где не водятся такси. Еще какое-то время Сережа колебался — а не послать ли эту погоню куда подальше и не вернуться ли в зал, пока еще есть возможность нормально вернуться.
И тут свершилось!
Он даже и не заметил, как началось. Вроде бы молодая женщина, явно беременная, села на освободившееся место — и тут же рядом оказалась маленькая старушка, заурядная транспортная старушка, из тех, что целыми днями странствуют с пустыми кошелками неведомо откуда и неведомо куда, путаясь в ногах у спешащих людей и портя настроение затхлым запашком от своих многочисленных, вытянувшихся до безобразия доисторических кофт, надетых одновременно не менее трех. Такая-то седенькая старушка в капроновой (батюшки, когда же его на голове носили, капрон-то?…) косыночке и шоколадного цвета хлопчатобумажных чулках в рубчик, которые даже российская промышленность — и та отказалась выпускать лет тридцать назад, видно, попросила молодую женщину уступить сиденье, а женщина отказалась.
И старушка заговорила.
Она не разорялась на тему дурного воспитания молодежи, нет! Она ласковенько принялась доставать молодую женщину.
— А что, милочка, ножки уже отекают? — спрашивала она. — Раненько, раненько!
— Нет, не отекают ножки! — отвечала, сердясь, пассажирка.
— Да и головка, гляжу, кружится, и глазки мутненькие! — врала вредная бабка, причем непонятно было, зачем она это делает.
— Ничего у меня не кружится, отстаньте, бабушка! — будущая мама странно нервничала.
— А ты мне вот что скажи, милочка, первенького ведь носишь? — приставала бабка вроде бы и не злобно, но с каким-то тайным подбрыком.
За спиной у нее оказалась Лилиана. Сережа поразился лицу ведьмы — оно было счастливым!
— Да что вы ко мне привязались! — вскрикнула женщина, и вдруг Сережа понял, что ей действительно плохо.
— Да разве ж я привязалась? К тебе со всей душой, а ты рыло воротишь! — бабка наконец-то сорвалась с цепи.
— Со всей душой? — переспросила будущая мама. — Да ну вас, в самом деле!
— А ты от меня не отмахивайся! — бабка прямо-таки на глазах расцветала. — Я тебе, милочка, добра пожелать хотела! Вижу — ребеночек-то плохо лежит, я пожалела, слово ласковое сказала!