— Эк разогнался, — усмехнулся Устах. — Все дороги уже перекрыты. Владимир, он не лыком шит. Дело знает.
— А лесами? — предположил Славка.
— А ты наши леса-то знаешь? — задал встречный вопрос воевода.
— Так ты мне проводника дай. Чай, найдется у тебя лесовик?
Устах засмеялся:
— Да уймись ты, торопыга. Послали уж вестников. И в Смоленск, и дальше. Скажи лучше, что в городе деется?
— Худо в городе, — Славка враз помрачнел. — Роговолт мертв. Сыны его — тоже. Рогнеда — у Владимира.
— Худо, — Устах сгорбил плечи, будто под многопудовым грузом.
Люди вокруг тоже пригорюнились.
Славка понимал Устаха. Для него, считай, вся жизнь была — в служении Роговолту.
Одна жена умерла бездетной. Вторая тоже ушла — родами. Дочку Устах вырастил сам, выдал за белозерского гридня. Третью жену брать не стал. Обошелся наложницей. Тоже бездетной. Она в Полоцке осталась. Может, мертва уже. А дом Устаха уж точно разграблен. Правда, нищим воевода не остался. Славка знал, что в батином торговом деле есть и Устахова долька.
— Слышь, дядька, а поехали к нам, в Киев, — предложил Славка. — Батя рад будет. Поживешь пока у нас, пока своим двором не обзаведешься. И Ярополк тебя с охотой примет. Да и воев твоих. Таким молодцам в лучшей дружине место, — Славка подмигнул Кулибе. — Князи твои — за Кромкой. Не вернешь. А с Владимиром сквитаться — лучше места, чем киевская гридь, не найти.
Устах поднял голову, глянул на Славку хмуро:
— За предложение — благодарствую.
Но не поеду. Мертв Роговолт, но Полоцк стоит. И княжна моя жива. Так что дело мое — здесь. А что силы неравны, так и оса мала, а жалит больно. Пойдем-ка поснедаем да помянем князей наших. И ты, Богуслав, расскажешь нам поподробнее, как беда случилась.
После Славкиного подробного рассказа настроение воеводы не улучшилось. Но он сумел взять в кулак печаль и снова стал воеводой. Пусть даже теперь войско его иссчитывалось не тысячами — десятками. Собрал всех дружинников: тех, с кем прорвался сквозь нурманский строй, и тех, что прибились позже, — советоваться. Славка, естественно, тоже присоединился.
— Перво-наперво надо разведать, что сейчас творится в городе, — сказал Устах.
— Я пойду! — опередил всех Славка.
— Плохая мысль, — не одобрил Устах. — Тебя же в Полоцке сразу признают. Уж больно ты приметный, Серегеич! Лучше я мальца какого-нибудь пошлю — из смердов. Или, еще лучше, соберем телегу зерна — да и поедет разведчик попросту. Мол, торговать. Так, братки?
Воины одобрительно закивали. И все дружно высказали желание стать этим самым разведчиком.
— Не так, — враздрай с полочанами выступил Славка.
Никому он не собирался уступать право разведать Полоцк. Почему-то он был уверен, что непременно увидит Рогнеду. А может, даже и убежит с ней вместе. Увезет ее в Киев, а дальше… Что будет дальше, Славка не думал. Главное — забрать ее от Владимира. А там — как Бог положит.
— Телегу твою, дядька Устах, разъезды Владимировы за два поприща от Полоцка перехватят и отберут, — сказал Славка. — А если все же доедет она до города, так тоже толку немного. Прямо в воротах зерно это купят Владимировы люди. А верней, и покупать не будут — так возьмут. Там сейчас викинги верховодят, а эти, сам знаешь, никогда не платят, если можно задарма отхватить. А ежели возчик твой на кого поумнее напорется — так и того хуже. Я бы, к примеру, очень удивился, увидев такого дурня, что с зерном к городу едет, когда все из города прочь бегут. Вот это будет самое худшее. Подцепят твоего разведчика за ребро — и засвистит он, как влюбленный соловей.
— А можно скомороха послать, — предложил кто-то. — Скомороха никто не тронет.
— Какой еще скоморох? — удивился Славка.
— Да приблудился к нам один, — ответил Устах. — Из мерян. Забавный.
— Скомороху веры нет, — возразил Кулиба. — Сбежит. Меня надо послать. Я не сбегу. И не засвищу! — Кулиба послал Славке суровый взгляд.
— Ага! Меня, значит, в городе признают, а тебя, гридня полоцкого, — нет! — Славка засмеялся.
— Так я смердом переоденусь.
— Глупость говоришь, Кулиба, — сказал Устах. — Какой из тебя смерд? Как из сокола утка. Мальца я пошлю. Есть у меня один на примете. Шустрый…
— Настолько шустрый, что в кремль прошмыгнет? — поинтересовался Славка.
— Может, и прошмыгнет. А вот тебя точно дальше городских ворот не пустят. Если, опять же, по дороге не сцапают.
— Ну, сцапать меня — дело непростое, — самоуверенно заявил Славка и подмигнул Кулибе.
— Ага! — передразнил полоцкий гридень Славку. — Меня признают, а тебя — нет.
— Меня признают, а тебя — нет. Из тебя такой смерд…
— А кто тебе сказал, что я стану смердом переодеваться? — насмешливо спросил Славка. — Вот еще! Воином поеду. На коне и в доспехе.
Тут уж многие рассмеялись.
— Как увидит тебя, такого грозного, Владимирова гридь — так сразу в штаны наложит и из Полоцка прочь побежит! — развеселился Кулиба.
Только Устах не засмеялся.
— Говори, что придумал, — велел он.
— Да ничего особенного, — сказал Славка. — Слыхал, как брат мой через печенежский лагерь из осажденного Киева прошел?
— О том все слыхали, — ответил Устах. — Великое дело было. А что дальше?
— А то, что брат мой на печенега не очень-то похож. Правда, язык их знал неплохо. А я вот за нурмана вполне сойду. По-нурмански я говорю не хуже, чем по-печенежски. Доспех у меня — с нурмана. Конь, сбруя, одежка — все нурманское, трофейное. Ну как, дядька Устах, хороша теперь моя мысль?