— То-то! Батька твой, видал, на кольчуге клок волчьей шкуры носит?
— Неужто батька мой — ульфхеднар?
— Лучше, — ухмыльнулся Рёрех. — Он этот клок из шкуры такого вот волчца выдрал. Лет пятнадцать назад.
— Да что ты говоришь? А почему он про то не рассказывал?
— Потому что истинный варяг не языком трудится, а мечом.
А научил его этому я. И тебя научу, коли не болтать, а трудиться будешь! Вот, возьми-ка древко…
— Погоди, дядька Рёрех! — воскликнул Славка. — Ты доскажи лучше: почему свеи нас волками прозвали?
— А ты видал волчью охоту? — спросил Рёрех.
— Угу. Намедни меня Артём с собой брал.
— И что, видел, как волк дерется?
— Так он и не дрался вовсе! — возразил Славка. — Только удирал со всех лап. А Артём его догнал, плеткой по затылку — хрясь! — Славка азартно взмахнул рукой. — И все! Готов серый!
— Это не охота, — проворчал Рёрех. — Не видал ты, как волк с собачьей сворой разбирается.
— Как? — заинтересовался Славка. Он, честно признаться, сейчас готов был всем интересоваться. Лишь бы от ученья увильнуть.
— А так, что сам в драку не лезет. Но если припрет — раз-раз — и только визг собачий да кровь на траве. А волка и след простыл.
— А Артём говорил: наш Черный волка в одиночку берет, — сообщил Славка.
— Значит — берет, — согласился Рёрех. — Брат твой врать не приучен.
— Стало быть — не очень-то и почетно волками зваться?
— Так я тебе и не говорил, что варяги — это волки, — фыркнул Рёрех. — Это викинги нас так могут звать. Потому что мы, варяги, их били и бьем. Да только к тебе это не относится. Ты еще не варяг, а так, насекомое мелкое вроде комара. Так что бери древко и начинай работать обратный мах…
* * *
Уважил Славку полоцкий князь: место на пиру дал — со своими детьми посадил. Справа — младший Роговолтович, Вуйфаст. Слева — молодая княжна, красавица Рогнеда.
И впрямь красавица: волосы пшеничные — короной, глаза — синие-синие, губы — пухлые, алые. Улыбнется, блеснет зубками — аж дрожь пробирает. Глянул Славка разок на княжну — вмиг позабыл свою прежнюю любовь, Улысу. То есть не то чтобы позабыл… Улька — она как мед. Сладкая да пряная. Своя. А Рогнеда — как дорогое вино, которое бате ромейские купцы привозят. Вдохнешь, пригубишь — и будто время остановилось.
Однако ж понимал Славка: не его это дичина. К Рогнеде княжичи да князья сватались — всем отказала. Только про Ярополка сказала: за него пойду.
Однако сам Славка княжне понравился. Он это чувствовал. По тому, как говорила она с ним. Как смотрела на него. Как смеялась, когда Славка ей смешное рассказывал.
Как-то так вышло, что разговаривали они меж собой. Вуйфаст на гостя внимания не обращал: с братом о чем-то толковал. Вроде бы о пошлинах с новгородских товаров. Славка особо не вслушивался. Пошлины были ему неинтересны. А вот Рогнеда… То рукой Славкину руку тронет, то под столом коленкой заденет. Славка даже есть забывал — так его близость княжны будоражила. Рогнеда сама его угощала: то зайчатинки с перепелами подаст, то пирожков с рыбкой. Простая еда у полоцкого князя. У Ярополка застолье изысканней да разнообразней. Но Славка в пище не особо прихотлив. Мог хоть неделю вяленой кониной питаться, если в походе. Да и любые яства — ничто, когда рядом такая дева…
Воевода Устах, сидевший ошую Роговолта, наклонился к князю, шепнул на ухо:
— Глянь, батька, как дочь твоя киевлянина привораживает. Не боишься, что умыкнет?
Роговолт глянул мельком, усмехнулся в подсиненные усищи:
— Да он зелен еще.
Не боишься, что умыкнет?
Роговолт глянул мельком, усмехнулся в подсиненные усищи:
— Да он зелен еще.
— Может, и зелен, а воин грозный. В Киеве пояс гридня выслужить — дело непростое. И насчет девок парень ловок, можешь не сомневаться.
— То девки, а то — моя дочь, — возразил Роговолт. — Но в одном ты прав, воевода: головы молодцам кружить Рогнедка любит. Застоялась, кобылка. А парню скажи: после трапезы хочу с ним поговорить. Чувствую: неспроста его воевода Серегей в Полоцк отправил. Есть у него для меня весть, которую бересте не доверишь.
Горят толстые восковые свечи. Хмурится грозно серебряный Перунов лик. Глаза у Перуна — из красного янтаря. Усы — из червонного золота. Волосы — из белой конской гривы — вздыблены. Сердится, должно быть, что не мажут ему серебряные губы теплой жертвенной кровью. А может, и мажут. Серебро — не дерево. Кровь с него сбегает, не впитывается.
— А уверен ли твой отец, что Ярополк утеснит ромейку и сделает мою дочь водимой женой? — строго спрашивает Роговолт.
Славка задумывается. Насчет уверенности батя ничего не говорил. Говорил: попробует. Только вряд ли такой ответ устроит полоцкого князя.
Тихо в заветной комнате. Стены коврами да шкурами завешены. Окон нет — только продух под крышу.
— Что молчишь? — недовольно спрашивает Роговолт. — Не помнишь, что отец говорил?
— Помню, — Славка отрывает взгляд от идола, прямо, без смущения, глядит на полоцкого князя. — Ничего он не говорил насчет водимой жены. Ярополк — христианской веры. Если возьмет Рогнеду, то не водимой, а единственной.
— Что значит — если?
— Если уговорит его батюшка мой.
— Если? — Насупленный Роговолт — точь-в-точь как серебряный Перун. Небось с него мастер кумира и творил.