А Ходья свой дом и двор на разграбление отдал. И добро бы — могучим викингам… Хотя нет, с викингами Ходья, пожалуй, дрался бы. Потому что после викингов никого и ничего в хуторе бы не осталось. А этих сам небось впустил. Посулили огнищанину меха за полцены продать — он и купился.
Все ясно Владимиру. Однако учить огнищанина бесполезно. Надо обидчиков его ловить. Не для того, чтобы вернуть Ходье добро (этого еще не хватало!), а чтоб начисто отбить охоту у лесовиков грабить новгородских людей. Потому что такими вот «ходьями», что расселяются по дремучим лесам, и ширится новгородская пятина.
Владимир уже успел понять, как это делается.
Сначала охотники, что бьют зверя по зимнему времени, осваивают заимку, строятся, возводят частокол от зверья и чужого человека. А станет пушного поменьше, охотничьи ватажки дальше уйдут, так на заимку придет такой вот «ходья», выпалит лес под пашню, обустроится — и живет. И оброк платит. А с каждой гривны, что в новгородскую казну попадает, толика — князю Владимиру.
— У-у-у… чудь белоглазая… — злобно шипит Ходья.
Владимир его не слушает. Он прикидывает — далеко ли ушли чудины. Выходит, что далеко. Засветло не догнать. Да и людям отдых дать надо. Три дня сюда бежали, две ночевки в лесу, под волчье пение. Хочется — под крышу. Чтоб тепло. Чтоб спать без рукавиц.
— Переночуем здесь, — решил Владимир. — Лунд, разберись.
Десятник Лунд, спокойный светлобородый свей, махнул рукой в меховой рукавице, и двое отроков, сбросив лыжи и засунув за пояс рукавицы, направились к хлеву.
Ходья открыл было рот, чтобы запротестовать, но глянул в прозрачные равнодушные глаза Лунда — и не рискнул.
Челяди у огнищанина осталось пятнадцать человек. Не считая детей и женщин. С теми, кого чудины увели, без малого пятьдесят ртов, так что дом у Ходьи — не маленький. Однако с появлением в нем двадцати трех дружинников во главе с князем внутри сразу стало очень тесно. Зато шумно и весело. Не веселился только сам Ходья, ведь это его кабанчика жарили сейчас в очаге и его пиво щедро плескали в чашки мускулистые руки княжьих дружинников.
— Чё такой смурной, человек? — Здоровенный как зубр и такой же волосатый гридень-кривич по прозвищу Ребро облапил Ходью пудовой ручищей. — Не кручинься! Достанем мы твоих обидчиков!
— А мне с того что за прибыль? — буркнул Ходья.
По Закону вся отбитая у чудинов добыча становилась собственностью тех, кто ее отбил. А этот здоровый гридень за раз выпил пива больше, чем сам Ходья — за четыре седьмицы.
— Так дочек же твоих вернем! — напомнил Ребро.
— Да что мне дочки! — в сердцах воскликнул огнищанин. — От девок разор один!
— Гы! — обрадовался гридень. — Коли так, то мы их себе возьмем!
— Что ты болтаешь, дурной? — сердито закричал Ходья, скидывая с плеч тяжеленную, как бревно, десницу дружинника.
— Дак это… Нельзя, что ли? — огорчился Ребро.
И тут до него дошло, что огнищанин только что его оскорбил.
— Так как ты меня назвал, жук навозный? — прорычал гридень, нависая над не уследившим за языком огнищанином. — Вот я тебя сейчас…
— Ты — в доме моем! — вскрикнул огнищанин, пятясь. — Ты — гость! Не сметь угрожать мне в моем доме!
Ребро задумался. Правда и впрямь была на стороне огнищанина. Ребро — гость. Ходья — хозяин. Накормил, напоил и все такое. Однако Ребро — гридень княжий. Ему оскорбление спускать никак нельзя. Тем более не любил Ребро, когда его называли дурным… А его — называли. Особенно когда выпьет. И одно дело, когда называли свои братья-гридни… А тут какой-то огнищанин. То есть по сути — смерд. Ну коли в доме его поучить нельзя, так это дело решаемое…
— А ну пошли во двор! — решительно заявил Ребро. Ухватил Ходью за ворот и поволок к дверям.
Ходья завопил. Сыновья тут же полетели на помощь к отцу… И разлетелись по лавкам. Ребро одной рукой орудовал лучше, чем они — четырьмя. Уволакиваемый Ходья схватился было за нож, но вовремя сообразил: тогда точно пришибет.
— Княже! — заверещал он. — Что творишь?
Владимир поначалу не обращал внимания на свару Ребра с хозяином. В избе было довольно шумно, а князя куда больше интересовала молоденькая жена одного из сыновей Ходьи, весьма охотно принимавшая знаки внимания молодого Святославича. Князь уже прикидывал, где им можно уединиться… Но тут, совсем некстати, муженек лакомой женки плюхнулся на лавку, сочно приложившись о бревенчатую стену.
— Ребро! — рявкнул недовольный Владимир. — А ну брось гов… человека!
Ребро не услышал. Этот кривич всегда отличался громким голосом и плохим слухом… когда выпьет.
Зато князя услышал Лунд.
Десятник возник на пути Ребра, когда тот уже прицелился открыть дверь головой вопящего Ходьи.
Ростом кривич не уступал свею, а силой… Помериться с Лундом силой Ребро в жизни не рискнул бы.
Ростом кривич не уступал свею, а силой… Помериться с Лундом силой Ребро в жизни не рискнул бы.
— Отпусти его, — негромко произнес Лунд.
Ребро послушно поставил огнищанина на пол.
— Он меня оскорбил! — пожаловался Ребро. — Дурным назвал!
— Было? — спросил Лунд у помятого Ходьи.
— Так он моих дочерей… — закричал Ходья.
— Было иль нет? — оборвал его десятник.
— Ну было, — неохотно признал Ходья.