У лагеря Владимира (князь, как и предполагал Артём, к ночи отступил от Киева) Блуда остановили уже караульные новгородского князя. Им был предъявлен значок Владимира. Однако северяне (дозор был из новгородских ополченцев) проявили разумную осторожность: очень вежливо потребовали от боярина и его спутников сдать оружие.
Вои Блуда могли бы с легкостью порубить новгородцев, однако по знаку боярина послушно отдали мечи и луки.
Разоружив киевлян, новгородцы сразу перестали быть вежливыми и доставили киевлян не к шатру Владимира, а к собственному тысяцкому — новгородскому боярину Удате.
Уж как тот удивился, увидав своего давнего знакомого Блуда!
— Никак сдаваться пришел, княжий сын? — насмешливо проговорил Удата.
С Блудом у него были давние счеты. Торговые и даже личные. Блуд в свое время, пользуясь положением доверенного боярина Ольги, изрядно обдирал новгородских торговых гостей. А однажды три дня продержал людей Удаты в порубе — покуда не внесли выкуп.
Выкуп вносил сам Удата. В тот раз Блуд вспомнил, что отец его был самовластным моравским владетелем, и для пущей важности приказал величать себя князем.
Теперь, решил Удата, настало время расквитаться.
— Вяжите их, — велел новгородский тысяцкий.
Его вои, втрое превосходящие числом, накинулись на обезоруженных киевлян. И вновь Блуд велел своим не сопротивляться.
— Ты пожалеешь, новгородец! — пригрозил он Удате. — Твой князь шкуру с тебя спустит!
— Сначала я спущу ее с тебя! — мстительно посулил Удата. — Ну-ка разденьте его да уложите на колоду!
Однако наказать давнего обидчика Удате не удалось.
Полог вместительного шатра откинулся, и вошел Владимир.
Одно движение его бровей — и верные гридни мгновенно поставили Блуда на ноги и освободили от пут.
— Это враг мой, — недовольно проворчал Удата.
Не решившись, впрочем, помешать дружинникам Владимира. Да он бы и не смог.
— Это мой друг! — с нажимом произнес Владимир.
Не решившись, впрочем, помешать дружинникам Владимира. Да он бы и не смог.
— Это мой друг! — с нажимом произнес Владимир. Подошел вплотную к Удате, сгреб его за выю мозолистой рукой и прошипел в ухо: — И мой ключ от Киева! — И, оттолкнув тысяцкого от себя, произнес громко: — О том, что видели, — ни слова. Всех касается! Узнаю, что кто-то проболтался, — отдам ярлу Торкелю. Он мне давеча говорил, что хочет Одину особую жертву принести.
И покинул шатер. Гридни окружили связанных киевлян и повели за князем, оставив вспотевшего от переживаний Удату и его ближников размышлять о том, что такое особая жертва в исполнении ярла Торкеля, изрядно искушенного в медленном и очень неприятном умерщвлении человеков.
Когда Владимир забрал киевлян, многие из спутников Блуда решили, что попали из огня да в полымя, однако это было не так.
— Почему ты не велел привести тебя ко мне? — сердито спросил князь.
— Я сказал об этом.
— Они будут наказаны, — сурово произнес Владимир. — Прости, что так с тобой обошлись. За урон чести Удата тебе заплатит сполна.
— Пес с ним, — махнул рукой Блуд. — Я знал, что ты придешь вовремя.
— Я спешил, — сказал новгородский князь.
Он не оправдывался. Просто обозначил, что Блуд для него важен.
Блуд давно не видел Владимира и сразу отметил, как тот изменился. Возмужал. Стал еще более властным. Хорошо ли это? И не окажется ли так, что под Ярополком Блуду — лучше?
Они вошли в расположение Владимировой дружины.
— Развязать и накормить, — приказал Владимир, кивнув на спутников Блуда, а сам почти втолкнул Блуда в шатер и наконец, когда они остались вдвоем, задал главный вопрос:
— Ярополк мертв?
— Нет, — вздохнул Блуд. — Его очень хорошо берегли.
— Как можно уберечь от стрелы, пущенной в спину? — нахмурился князь.
— Братья Серегеичи, — сказал Блуд. — То ли сами догадались, то ли меня кто-то выдал. Они мне не верят. Если бы не Ярополк, они бы уже добрались до моего горла, — боярин с опаской потрогал кожу пониже второго подбородка. Будто почувствовал прикосновение железа.
— Эти — могут, — произнес Владимир с непонятной интонацией. — А что же Ярополк? Почему он им не верит?
— Потому что он верит мне. Я собираю для него злато. Я говорю ему, как лучше обустроить власть. И я умею говорить с Ярополком так, что он чувствует себя князем. А эти глядят на него так, будто силятся понять: как это у великого Святослава мог уродиться такой никудышный сын.
— Порой мне это тоже невдомек! — Владимир засмеялся.
— Ярополк — хороший князь, — возразил Блуд. — Печется о Киеве и о людях своих, укрепляет княжество.
— Хорошо укрепление! — недовольно бросил Владимир. — Червенские города отложились, север бунтует, Чернигов на сторону смотрит. А какой из брата моего полководец, всем ведомо. Вон печенеги у самого Киева стоят. Даже моих людей потрепали, которые за фуражом ходили.
— Те копченые, что близ Киева стоят, они — союзные. Хоть и озоруют, но в меру. Зато других печенегов они к Киеву не подпустят, — заметил Блуд.
— А что полководец из Ярополка не очень, так у него прежде полководцев хватало. Иль забыл, княже, как от Люта бегал?
— Дерзкий ты, боярин, — недовольно проворчал Владимир. — Не боишься?
— Тебя — нет, — не раздумывая, ответил Блуд. — Вот брату твоему я бы такое не сказал, а ты за правду не осерчаешь. Да и знаем мы оба: кабы не отвадил я Ярополка от отцовых воевод, не стоял бы ты сейчас под Киевом. А что Ярополк — князь добрый, так и это правда.