— Заматерел косолапый, — отметил Рёрех. — Пора на шубу пускать.
Старый варяг был прав: зверь вырос, не слушался более никого и стал опасен.
— Можно я его возьму? — попросил Славка. — Лют Свенельдич один прием показывал.
— Лют Свенельдич один прием показывал. Как мишку ножом — сразу в сердце.
— Там видно будет, — буркнул Артём. — Ты скажи, старый: почему так? Почему батя наш все видит и понимает, а мы со Славкой только мечами махать можем?
— Не умаляйся, сынок, — криво ухмыльнулся Рёрех. — Иной раз и ты соображаешь не худо. Не то не поставил бы тебя Святослав воеводою. Однако батя ваш, он по-другому думает. Почему?
— Почему? — заинтересовался Славка.
— Да потому что батя ваш за Кромкой побывал. А кто там, сынки, побывал, тот такое видит, что прочим человекам не углядеть.
Артём что-то буркнул недовольно и вернулся в дом.
Завидовал он отцовскому умению ведать. А вот Славка — не завидовал. Ему и без ведовства неплохо. Тем более что князя от стрелы не ведовство спасло, а крепкий Славкин щит.
Хорошо, когда у князя есть верные дружинники. Кабы не они — не держать бы Ярополку Киева. Хотя и без Ярополка Киев бы не пропал. Есть и другие князья у руси. Младший брат Олег Святославович. Старший брат Владимир Святославович. [4] Вот ему бы и править Киевом, да не от той матери родился. Рабичич.
Хотя если и звали так Владимира, то заглазно. В лицо — никто не посмел бы. Кому хочется прежде срока за Кромку уйти?
Глава вторая
Князь новгородский Владимир Святославович
Поздняя осень 973 года от Рождества Христова.
Новгородские земли
Из троих сыновей Святослава Владимир был более всех схож с отцом. От отца он унаследовал могучую стать, синие глаза и соломенного цвета волосы. От матери — светлую кожу, соразмерность черт и дядьку-пестуна Добрыню. И еще огненный норов, обузданный волей, а потому еще более опасный для тех, кто осмеливался рассердить новгородского князя.
Так же, как отец, сын был необычайно ловок в обращении со оружием. Разве что, в отличие от отца, предпочитал биться не конно, а пеше. Правду сказать, на земле Новгородской и в ее окрестностях конно особо не повоюешь. Коннице свобода нужна. Степь, простор. Чтобы ничто не мешало ни разбегу, ни полету стрелы.
А здесь — леса да болота. Вместо удобных степных дорог — реки, вместо конских седел — скамьи боевых лодий или скандинавских драккаров. В лесных чащах не нужен сильный степной лук со «спинкой» из сухожилий, с костяными вставками. Лук, что метко бьет на двести-триста шагов, а со снятой тетивой выгибается так, что «рога» почти касаются друг друга. Чтобы ударить с тридцати шагов из засидки в кроне ветвистого древа, вполне достаточно и простого охотничьего лука.
Само собой, Владимир Святославович умел и рубить на скаку, и стрелять из степного лука. Но привычней ему была твердая земля или играющая под ногами палуба. И мыслил Владимир совсем не так, как отец, чей порыв сызмала стремился к запредельному: к дальним чужим землям, дивным победам и власти над миром, подобной той, что была у Александра Македонца. Князь новгородский желал владеть тем, что близко, до чего можно дотянуться руками, сгрести, как желанную девку, и подмять под себя. И дело тут было не только в отличии севера от юга, новгородских лесов от киевских степей. Варяжское море не менее просторно, чем приднепровская степь. Может, потому Владимир вырос таким, что воспитывал его не лихой длинноусый варяг, а основательный и хитрый полянин Добрыня. Оно, может, и к лучшему, потому что природному варягу было бы трудновато ладить с буйным и переменчивым новгородским людством. Добрыня справлялся с Новгородом, а вот с внешними врагами города выпало управляться Владимиру.
Врагов же у Нового Града было предостаточно. А желавших урвать кусочек от его богатств — еще больше. Словом, скучать ни Владимиру, ни его крепкой, хоть и собранной из разноплеменных воев, дружине не приходилось. Однако плох тот князь, который, оберегая принявший его город, забывает о своих ближних. Глазом моргнуть не успеет такой князь, как останется без лучших дружинников. Особенно если изрядная часть их — вечно голодные скандинавы.
— Все зерно забрали, шкурки забрали подчистую, двух дочек увели, трех свиней зарезали, — плаксиво причитал огнищанин Ходья, — пива только сваренного — два бочонка, рудных криц…
— Умолкни! — сурово произнес Владимир, и огнищанин заткнулся на полуслове.
Крепкое хозяйство у Ходьи. Место хорошее — на берегу озера. Дома и сараи — из цельных сосновых бревен, вокруг — частокол. За частоколом — огороды, за огородами — огнища. А ближе к озеру — заливные луга. И птичьи гнездилища. Сейчас, конечно, все — под снегом, но летом — сущий рай. А подальше — дремучий лес, полный всякого зверя. И болото, в котором холопы Ходьи собирают рыжие камни — железную кровь земли. Немалое богатство стяжал Ходья. И дань городу тоже немалую платит. А город за это должен Ходью защищать. Вернее сказать, защищать его должен Владимир. Которому, в свою очередь, платит за это город. И платит щедро.
Но все равно Владимиру Ходья противен. Тринадцать холопов у него и двое сыновей, здоровенных как зубры. Все — не только землепашцы, но и охотники. С луком да копьем знакомы. Запасов в доме — немерено. Частокол вкруг хутора — в четыре локтя. Колодец — во дворе. Облей частокол водой — ни один враг не вскарабкается. Сядь в осаду, пошли темным временем в город ловкого человека — и сиди, пока помощь приспеет.