Тишины не наступило. Кричали раненые кони, стонали люди… Но оставшиеся в строю хранили напряженное молчание.
— Не хочу вас губить! — наконец продолжил Владимир. — Кто служить мне будет, когда стану я киевским князем? Я отпускаю тебя, воевода Артём! Всех вас отпускаю! Возвращайтесь в Киев и расскажите всем, что князь Владимир не воюет с хоробрами княжьей руси! Со своими хоробрами! Эй, расступитесь! Дайте им дорогу!
Подчиняясь воле князя, северяне разошлись, открывая проход. Словенская гридь Владимира — с охотой, скандинавы — без особой радости.
— Встретимся на Горе, воевода! — крикнул вслед Артёму Владимир. — В княжьей палате!
Артём промолчал. Владимир поступил великодушно. Подарил жизнь. И Славка живой — Артём видел его среди своей гриди. И битва была хороша. Почему же так гнусно на сердце?
— Эй, рус! Богослейв! Посмотри на меня!
Славка, проезжавший вместе со всеми между пеших нурманов, глянул вниз: кто его зовет.
Узнал не сразу. Невысокий воин в отменной, хоть и малость порубленной броне, в крылатом заметном шлеме, в окружении могучих викингов… Вспомнил!
— Олав Трюггвисон!
— Конунг Олаф Трюггвисон! — поправил юный нурман. — Жаль, не встретились мы на пиру мечей!
— Еще встретимся, — буркнул Славка.
— Я буду ждать, Богослейв! — заявил Олав. — Если не захочешь идти в хирд конунга Вальдамара, я возьму тебя в свой!
— Что он говорит? — спросил Антиф, не разумевший по-нурмански.
— В дружину к нему предлагает, — проворчал Славка и послал Разбойника вперед, оставив позади сына нурманского конунга.
— А он — кто? — спросил Антиф.
— Олав, сын Трюггви. Его отец был князем у южных нурманов.
— То-то я гляжу, доспех на нем княжий, — отметил Антиф. — Это диво, друг Славка! Обычно нурманы к нам служить идут, а этот — к себе зовет.
— Сам-то он пока Владимиру служит, — буркнул Славка и дал Разбойнику шенкелей, чтобы побыстрее миновать нурманов.
— Эх, — вздохнул Антиф, тоже погоняя коня, чтоб не отстать. — Я бы Владимиру послужил! Может, и нам — как Волчий Хвост? Что-то я его сегодня не видел?
— И без него хватило, — скривил рот Славка. — А Владимиру мы с тобой служить не станем. Слыхал, как он христиан режет?
— Слыхать-то слыхал, да вот верится не очень. Что ж он тогда брата твоего к себе звал? Иль не знает, что вы — христиане?
— Знает, — буркнул Славка, которому этот разговор совсем не нравился.
Зато ему нравилась свобода. Он с удовольствием вдохнул степной воздух: чистый, не пропахший кровью и вонью разрубленных кишок, и почувствовал, как сходит с сердца тяжесть поражения.
Зато ему нравилась свобода. Он с удовольствием вдохнул степной воздух: чистый, не пропахший кровью и вонью разрубленных кишок, и почувствовал, как сходит с сердца тяжесть поражения. Больше половины гридней киевских легло в сече, а он, Славка, — живой! И брат — живой! И Антиф, друг первый и последний, — тоже живой! Это главное!
— Такого не должно повториться! — Владимир сурово оглядел своих ярлов и воевод. — Это позор, что нас взяли врасплох. Будь этих молодцев хотя бы вдвое больше, быть бы нам битыми.
— Не так просто нас побить! — возразил ярл Дагмар. Но его никто не поддержал.
— Зря ты отпустил их, конунг, — проворчал ярл Торкель. Его хирд понес самые большие потери — почти половину храбрых викингов побили киевляне.
— А я думаю: верно поступил князь! — подал голос Волчий Хвост. — Милость эта укрепит его славу в Киеве.
— Милость? — ощерился Торкель. — Милость — это слабость!
Остальные ближники Владимира недовольно загудели. Некоторые (в основном — скандинавы) были согласны с ярлом, однако большинству обвинение князя в слабости пришлось не по душе.
— Все бы вам, викингам, бить и резать! — крикнул новгородский тысяцкий Удата.
— Тихо! — свирепо рявкнул дядька князя Добрыня.
Ближники притихли, и в наступившей тишине воевода прогудел негромко:
— Согласен с Торкелем. Мы — слабы. Кабы был сейчас наш князь на месте Ярополка, а Ярополк — здесь, то быть бы нам битыми. Сильней Киев, что тут говорить. И правильно князь сделал, что отпустил этого воеводу. Мы его знаем: он бы не сдался. И за каждого убитого киевлянина мы бы положили своего. А такой размен нехорош нам. Вот почему Владимир их отпустил. Верно, княже?
— Верно, — кивнул Владимир.
Он мог бы добавить, что не любо ему губить цвет киевской рати, но не сказал. Большинству в его совете не нужен был сильный Киев. Наоборот. Чем слабей будет великокняжий стол, тем лучше. И Новгороду, и скандинавам, и кривичам с радимичами, древлянами и прочими племенами словенского языка. Крепкий Киев нужен был одному лишь Владимиру и тем, кто ему по-настоящему верен.
— Мы все оплошали, — сказал Владимир. — Больше такого не будет. Я велю вырыть ров между Капищем и Дорогожичами и поставить вкруг лагеря частокол. Больше они нас врасплох не застанут.
— Времени у нас мало, дядя, — сказал Владимир Добрыне, когда все разошлись. — Ежели расхрабится Ярополк, так уж не Киев в осаде окажется, а мы. Засылай человека к Блуду. Пусть хоть золотые горы сулит боярину, но чтоб тот расстарался и поднял Киев против Ярополка.
Глава двадцать четвертая
«Если Ярополк умрет…»
— Он отпустил его! — Блуд развел руками и изобразил лицом глубокое сомнение.