— Ну тогда… — Улька решительно распустила поясок, быстро стянула через голову сарафан и исподнюю рубашку, встала перед Славкой, голая, белая, гордая — вздернутый круглый подбородок, вздернутый носик, вздернутые вверх маленькие сосочки на вздымающихся от частого дыхания небольших — ладонью накрыть можно — грудках.
Славке нестерпимо захотелось так и сделать: накрыть их ладонями, опрокинуть Ульку навзничь, разбросать в стороны белые ножки и…
Но он отвернулся. Верней, повернулся к суровому ликом Волоху, не спеша снял с шеи нательный золотой крест. Поцеловал и опустил в сапог. Потом поклонился в пояс и сказал торжественно:
— Будь свидетелем, Щедрый: беру я эту деву не принуждением, не силком, а по любви. Пусть кровь ее станет даром тебе, а ты благослови ее чрево и дай ей вдоволь женского счастья!
Затем наклонился, взял с травы ромашковый венок и торжественно возложил на светлые косы.
И лишь после этого, глядя только в мокрые Улькины глаза, распустил гашник.
И лишь после этого, глядя только в мокрые Улькины глаза, распустил гашник.
К вечеру Славка отвез Ульку в город. Расстались они очень нежно. Печали не было. Свадьбу сыграют только осенью, в хорошее время. Оба знали, что до той поры они встретятся еще не раз и им будет хорошо. А лето — оно для молодых долгое…
Возвращаясь домой, Славка заглянул в церковь на Горе. Исповедоваться.
Кому другому святой отец Герминий мог бы и отказать, но не сыну воеводы Серегея и боярыни Сладиславы. Выслушал грешника (не в первый раз и, что поделать, не в последний) и отпустил грехи.
Да и как не отпустить? Оттолкнешь парня — он и сойдет с пути истинной веры. И на ком тогда грех? На пастыре.
Герминий не один десяток лет прожил среди язычников, гоним был не единожды, претерпел за слово Божие много, видел страшное: как сотнями уходили от истинной веры новокрещеные язычники, усомнившиеся в том, что Христос сильнее их поганых идолов. Знал настоятель: главное, что привлекает язычников к истинной вере, — не спасение души, а убежденность в том, что Христос принесет им удачу более, нежели какой-нибудь Сварог или Даждьбог. Посему важен для просвещения неверующих юный воин Богуслав. Всякий, взглянув на него, видит, сколь щедро одарил его Бог. А еще щедрее — отца его, боярина Серегея, что один лишь спасся в страшной сече на острове бесовского Хорса. Думают язычники: своих верных не спас ложный бог Хорс, а Христос — спас.
Герминий знал, что на самом деле — все не так. Хоть и не кланяется идолам воевода Серегей, а не истов он в вере. Жена его отмолила, боярыня Сладислава. Вот в ком вера глубока и сильна. Даже удивительно такое — в женщине. Хотя и боярыня небезупречна. Горда очень. Хотя это простительно, если вспомнить ее происхождение.
Герминий, исповедник всей семьи воеводы Серегея, знал тайну Сладиславы, внучки булгарского кесаря. И готов был прощать ей более, нежели кому другому. Потому что Герминий сам был булгарином и высоко чтил кесаря Симеона, не отдавшего булгарскую церковь алчным константинопольским иереям.
Однако гордость — грех тяжкий, и сулит он грешникам многие беды и в этой жизни, и в Жизни Вечной.
* * *
Собрались малым советом. Без думных бояр, без воевод и ближников из старшей дружины. Только сам князь, Свенельд, Артём и Блуд.
Собрались из-за Владимира, князя новгородского. Известно стало: собирает Владимир рать из северных викингов. А на кого рать — неведомо. Может, на франков пойдет, может — на англов… А может, двинет войско на обидевший его Полоцк? Или еще куда… Любое приращение новгородского князя — для Киева убыток. Да и не люб Ярополку полубрат. С детства не люб.
— Опасен он, — пробасил Свенельд. — Неспроста он к Рогнеде сватался. Хочет под себя весь наш север взять. Сначала — Плесков, [10] потом — Полоцк. Этак и до Смоленска доберется.
— Роговолт Полоцкий ему отказал, — заметил Артём, который приязни своей к Владимиру не скрывал, хотя и не был его сторонником.
— Сегодня — отказал, завтра — не откажет, — буркнул Свенельд.
— Больше Владимир к Рогнеде свататься не будет, — возразил Артём. — Она его оскорбила. А Роговолт Полоцкий…
— А Роговолт и так сидит как самовластный князь! — недовольно произнес Ярополк. — Где это видано, чтобы в пределах державы были такие вот независимые князья. Черниговский да Туровский хоть мне кланяются, а Роговолт дань не шлет — только подарки.
А Владимир и вовсе ведет себя как конунг нурманский. Нигде такого нет. Ни у ромеев, ни у булгар, ни у ляхов. Один Бог на небе, один правитель не земле.
— Роговолт испокон на Полоцкой земле сидит, — вступился за старого варяжского князя Свенельд. — Он Киеву всегда помогал и власти его не оспаривал. Другое дело — Владимир.
— А что Владимир? — подал голос Артём. — Новгородцы сами его в князья попросили. И Святослав ему Новгород отдал. Святослав одобрил…
— А я не одобряю! — отрезал Ярополк.
— Верно, — прогудел Свенельд. — Много силы набрал Владимир. И дядька его Добрыня — хитрован знатный. Не верю я им.
— Владимир — твой брат, княже, — напомнил Артём. — Не станет он против тебя злоумышлять.
— Откуда ты знаешь? — спросил Ярополк.
— А кому, как не воеводе Артёму, о Владимировых замыслах знать? — елейным голосом протянул Блуд. — Воевода Артём у Владимира одесную сидел, меды сладкие пил, здравицы ему возглашал… И полный воз подарков из Новгорода привез. Верно, воевода?