— Уж не хочешь ли ты сказать, боярин, что воевода мой — в сговоре с рабичичем? — сдвинул брови Ярополк. — Тысячи воев видели и слышали, как Артём бросил ему вызов. И не одного лишь Артёма отпустил Владимир. Он отпустил всех. Две тысячи гридней. Моих гридней!
— А сколько их легло там, у Дорогожичей? — поинтересовался Блуд.
— Северян легло больше. Так мне говорили.
— Это тебе так сказали.
Так мне говорили.
— Это тебе так сказали. А как на самом деле было? Кто знает…
— Не верю я в то, что Артём меня предал! Был бы ему люб Владимир — ушел бы. Как Волчий Хвост.
— Вот так бы и ушел? Бросил бы отца и мать? Добро нажитое бросил? Не лучше ли ему Владимира в Киев привести? И все при нем останется, и Владимир вознаградит. Щедрость его известна. А вот о милосердии Владимировом я что-то не слыхал. Да и откуда милосердие в том, кто христиан безвинных режет, как овец…
— Артём — тоже христианин! — перебил Ярополк. — Не верю, боярин, что он мог переметнуться!
— Да и я не верю, — видя твердую позицию князя, Блуд пошел на попятную. — Но сам посуди: в прежние времена были они с рабичичем в дружбе. И брата его Владимир пощадил. А вот теперь опять. А вылазку эту кто затеял? Он да Варяжко. А тебе ни слова не сказали, хоть побили у Дорогожичей твою гридь, да и сами они — твои воеводы. За такое самовольство отец твой таким воеводам головы бы снес!
Обидное сказал. Ведомо было Ярополку: отец его сам бы вылазку возглавил. И Блуду это тоже ведомо.
— Свенельд тебе в помощи отказал, — продолжал между тем Блуд. — Артём же с ним породниться хочет. А дружок его Варяжко — с печенегами водится. И печенеги тоже тебя в распре не поддержали. Иль забыл, княже, как они тебе человечка подсунули, что меня порочил? Рассорить нас с тобой хотели. А я тебе, княже, в Киеве — самый верный человек. Кто я без тебя? Да никто. А с тобой — головной боярин.
«Правду говоришь, — мысленно согласился Ярополк. — Без меня ты — никто. Не любят тебя в Киеве».
Однако верить в предательство Артёма — не хотелось. С детских лет воевода был с ним рядом. Что же делать? Кому довериться?
— Не уходи, любимый мой… — по-ромейски шептали мягкие сладкие губы. — Кто защитит нас, если ты уйдешь?
Ярополк молчал. Гладил жену по округлившемуся животу, прижимал ладонь, пытался почувствовать новую жизнь под родной плотью.
Он не уйдет. Только здесь, в опочивальне, хорошо ему и затишно. Только здесь…
* * *
— …И безмерна будет благодарность моего князя, — произнес посланец заученные слова. — Многую честь примешь от него. Из одной чаши пить с ним будешь, из одного блюда ясть. Щедрости его удивишься. Аки отца любить тебя станет.
Блуд слушал, кивал благосклонно. Верил. Владимир слово держит. И деться ему некуда. Только Блуд может открыть ему Киев. Кабы не Блуд, уже склонил бы князь ухо к сильным своим воеводам — и пал бы Киев всей силой на братнино воинство. И быть бы тогда Владимиру битым. И бежать ему опять через море — на земли свейские.
— Знает князь твой — давно он в сердце моем, — степенно ответил Блуд. — Только его хочу видеть в тереме киевском. Однако трудное это дело.
— Трудное, — согласился посланец. — Князь ждет, что ты ему посоветуешь.
Не простого воина послал к Блуду Владимир. Воеводу своего, Путяту-смольнянина. Честь оказал. Показал, что знает, как нужен Владимиру Блуд.
В Киев Путята попал легко. Несмотря на близость вражеского войска, стольный град жил обычной жизнью: многие ворота его были открыты. Лишь с севера стража стояла, и на стенах и у дороги бдили неотлучно усиленные дозоры.
Путята с севера заходить не стал.
Путята с севера заходить не стал. Обогнул город и зашел с Подола.
Сразу наверх не пошел. Потолкался среди торгового люда, послушал, что народ говорит.
Народ говорил о своем. Лишь немногие толковали о Владимире и недавней битве под Дорогожичами. Люд киевский относился к распре между братьями именно как к распре. Кто бы ни победил, простому смерду без разницы. Конечно, Ярополк на стол самим Святославом посажен, но ведь и Владимир тоже Святослава сын. А что мать его — холопка, так и что с того? Сыном его Святослав признал? Признал. Значит, есть и у него право на стол киевский. Ярополк — свой, привычный, зато Владимир, говорят, за старых богов стоит и ромейского Христа не жалует. Некоторые сетовали: мол, измельчали нынче князья. Вот в старину сошлись бы братья в поединке — и решили бы, кому Киевом править. И кровь гридней своих зря не проливали бы. Приберегли бы силу для настоящих ворогов. А то теперь, когда отозвал князь гридней с порубежья, от разбойников степных совсем спасу не стало.
Путяте такое слышать было приятно. Хотя он понимал, что на Подоле люди, в основном, торговые, да и пришлых много. Эти в ополчение точно не пойдут и на стены киевские не станут. Им и верно все равно, кто в киевском Детинце главным будет. Лишь бы мытное не увеличили.
Побродив по рынку, послушав да покушав, Путята двинулся наверх. На Гору его пропустили легко. Путята сказался купцом из Чернигова, у которого дела с боярином Копырем. Имя Блуда не назвал из осторожности. Проверять слова Путяты на стали. Лазутчиков в Киеве не боялись, да и выглядел Путята достойно, выговор у него был местный, киевский.