Рог Славка выпил — и приналег на яства. Хоть и привычен был к вину, а закусить не мешало. Да и проголодался.
Отрок-виночерпий бойко нашинковал жареного поросенка и лучшие куски положил Славке. А вот ножик не предложил. Оставил на блюде.
А Добрыня тем временем вел речь неспешную… И коварную.
Исподволь пытался выяснить у Славки, как у его отца и брата складываются отношения с молодым князем Ярополком.
Славка, хоть и молод, аумом не обижен. Может, и не так умен, как старший брат, но угадывать умеет не только удар клинком, но и — словом. Сразу понял, к чему клонит хитрый воевода. Но виду не подал. Притворился, что захмелел поболе, чем на самом деле. И правду сказывать не стал. Намекнул, что не очень-то ладит его родня с Ярополком. Мол, гордый стал, добрых советов не слушает. Вон, даже Свенельд из Киева ушел.
Можно было не сомневаться, что для Добрыни уход старого князь-воеводы новостью не был. Равно как и его причина.
Однако ж воевода сделал вид, что слышит об этом впервые. Покивал сочувственно: мол, совсем Ярополк Святославовых бояр не уважает. А ведь тот же Свенельд ему все добытое Святославом золото в сохранности доставил да к ножкам положил. А мог бы…
— Не мог! — помотал головой Славка. — Свенельд слово держит. И батька мой — тоже.
— А Ярополк Святославович? — коварно поинтересовался Добрыня.
Славка демонстративно набычился:
— Про князя своего худого говорить не буду!
— Вот это верно, — одобрил Добрыня.
По его знаку собеседникам вновь подали вино:
— За Святослава Игоревича, грозного и славного! — провозгласил Добрыня.
Славка заметил, что пить воевода не стал. Пригубил только — и передал рог отроку.
Ну коли так, то и Славке словчить незазорно. Сделал вид, что поперхнулся, да и пролил вино мимо рта на пол.
— Дар богам! — торжественно провозгласил Добрыня.
Так часто говорили, когда нечаянно вино проливалось.
Однако ж воевода сказал не просто так. Проверил, как отреагирует христианин Славка.
— Славен будь Перун Молниерукий! — Как и подобает варягу (пусть и безусому), отозвался Славка.
И напомнил себе, что должен казаться пьянее, чем на самом деле.
— А как там старый Рёрех? — поинтересовался Добрыня. — Как он жив-здоров?
— Скрипит, не гнется, — Славка хихикнул. — Наши говорят: Морена о его деревяшку зубки уже разок обломала. Вдругорядь трогать не хочет.
— Старый дуб крепче молодого, — с важностью произнес Добрыня, огладив бороду.
Но маленькие глазки его так и сверлили Славку.
Молодой гридь сделал вид, что еще больше опьянел: потянулся к блюду с рябчиками — едва не перевернул.
— Великий вождь Рёрех, — сказал Добрыня. — Я слыхал: Беловодский Ольбард его весьма почитает. А ведь Ольбард — князь, а Рёрех — у твоего отца, считай, в челядниках.
— Ничего ты не понимаешь, воевода! — перебил Славка сердито. — Рёрех — великий вождь. Бате моему, считай, как отец! А Ольбард Беловодский потому Рёреха почитает, что Рёрех — старший в роду! То наша варяжская правда! Тебе, полянин, не понять! Нет, не понять! — Славка энергично замотал головой.
— А я слыхал: Ярополку Киевскому варяжская правда — более не закон, — произнес Добрыня. — Я слыхал: судит он теперь не по отцову, а по материну укладу.
— А я говорю: мы, варяги, сами себе суд! — выкрикнул Славка. Резко повернулся к отроку-виночерпию. — Что пялишься, бездельник? Наливай!
Отрок, здоровенный белобрысый новгородец несколько глуповатого вида, вопросительно посмотрел на Добрыню, тот кивнул.
— Перун! — зычно провозгласил Славка и опрокинул рог.
Впрочем, в рот его вина попало немного, потому что сам Славка тоже опрокинулся навзничь, перевернув лавку и попутно смахнув со стола блюдо с недоеденным поросенком.
— Мальчишка… — пробормотал Добрыня, недовольно разглядывая винные пятна на одежде. — Забери его и отнеси в клеть, — велел он отроку-виночерпию. — Пускай проспится.
Непрерывно ругаясь, отрок волок Славку через двор. Парень он был здоровый, да и постарше Славки лет на пять, но Славка в свои восемнадцать вымахал покрупней новгородца, так что недовольство отрока можно было понять.
Тем более и зависть примешивалась: Славка — намного моложе, а уже гридень опоясанный. И воевода с ним — почти как с равным.
— Э-э-э… Ты это… Куда меня? — Почетный гость-пленник самую малость просветлел и сразу уперся.
— Домой, — проворчал отрок, одолевая сопротивление пьяного.
Во дворе народу немного — только стража. Прочие расползлись по терему: пить, есть, девок мять, пленных мучить… Словом, вкушать плоды победы, кому как нравится. Стражники тоже навеселе: бояться некого, все полоцкие вои либо побиты, либо — в узилище. Злой отрок, нагруженный пьяным киевлянином, — для них развлечение.
А тут еще киевлянин уперся.
— Пошел! — Отрок от души треснул пьяного по затылку.
— Ты… Ты чего дерешься? — обиделся тот. — Счас как дам!
— Давай иди! — Отрок выкрутил киевлянину руку, поддал коленом.
— Стой! Стой! — закричал тот. — Погоди! Мне отлить надо…
— Не здесь, дух помойный! — зашипел отрок и поволок гостя-пленника за конюшню.
Там их никто не увидит. Там отрок отдубасит пьяного киевлянина — мало не будет.
— Ну я тебя сейчас… — прошипел отрок, вталкивая пленника в щель между конюшней и каким-то сараем. Занес кулак…