— А мать твоя что, другого рода? Вот я и говорю: родовая у тебя удача.
* * *
В тени старого дуба, обняв рукой низкую узловатую ветвь, стоял волох. Разглядеть его мог далеко не всякий, но деревлянин, приближавшийся к дубу, — углядел. Потому что знал: волох должен быть здесь.
По мере приближения к дубу деревлянин постепенно замедлял шаг и сгибался в поясе, а оказавшись рядом с волохом, замер на мгновение, а потом упал ему в ноги.
— Не убил, — негромко произнес волох.
Деревлянин промычал что-то невнятное.
— Встань, — велел жрец.
Деревлянин встал. Но головы не поднимал. Не смел.
— Ты — наш лучший охотник, — произнес волох. — Как ты мог промахнуться?
— Мне помешали, — хрипло проговорил деревлянин. — Человек князя отбил мою стрелу.
— Что за человек? — спросил волох.
— Княжий отрок. Сын воеводы Серегея.
Волох некоторое время молчал. Деревлянин же клонился все ниже. Он чуял, как боги глядят на него — и гневаются.
— Я знаю этот род, — наконец проговорил волох. — И воеводу, и его сыновей. Наши боги сердиты на них.
— Хочешь, я убью их? — предложил охотник. — Я видел, как воевода купался голый в Днепре. Я мог бы его убить так же легко, как тетерева на току.
— Нет, — волох качнул густой, как у дикого коня, гривой. — Ты не сможешь. От этого воеводы пахнет Кромкой. Он уже мертв, поэтому его невозможно убить. Так сказали мне боги.
— Я могу убить его сына, — предложил охотник. — Когда они молются своему белому богу, то не видят ничего вокруг. Скажи — и я убью его!
— Нет, — вновь качнул головой волох. — Четыре лета назад, когда умерла старая Ольга, мои братья хотели взять души сильных врагов. Сын воеводы был среди них. Воевода убил моих братьев пред ликами богов. А потом велел стесать сами лики. И боги ослепли.
— Этого не может быть! — воскликнул охотник.
— Это — есть, — спокойно произнес волох. — Много жизней уйдет, пока лики прорастут вновь. Воевода Серегей сильнее наших богов. Ты не убьешь его. Но не печалься. Мне дали знать, что сюда скоро прибудет один воин… Его повелитель — враг киевского князя. И тоже хочет его смерти. Думаю, у него получится то, что не получилось у тебя. Ступай.
— Ты отпускаешь меня? — удивился охотник. — После того как я не выполнил волю богов? Значит, боги больше не гневаются на меня?
— Боги сердиты, — сказал волох. — Но они знают, что душе твоей еще рано уходить. Ступай.
— Мой господин! — Охотник склонился так низко, что волосы его коснулись поршней волоха. — Позволь мне оставить богам дар…
Развязав сумку, охотник положил к ногам жреца несколько кусочков серебра.
— Это честное серебро, — сказал он. — Я получил его за свои меха.
Волох отодвинул ногой один резан, остальные подтолкнул охотнику.
— Забери, — сказал он. — Богам хватит и малого. А тебе нужно заботиться о родичах.
Кланяясь и благодаря, охотник подобрал серебро и припустил прочь.
Когда он пропал из виду, волох сердито поддал серебряный резан, и тот улетел в ближайший черничник.
— Резан… — проворчал волох. — Гривны золота мало, чтоб откупиться тебе за такой промах! А с тобой, воевода Серегей, мы еще сочтемся за твое зло! Стрела в сердце покажется тебе счастьем! Ты еще позавидуешь своему князю! Слышите меня, всесильные боги?
Шелест листвы был ему ответом.
Глава пятая
Князь и ярл
Ранняя осень 974 года от Рождества Христова.
Сюллингфьёрд
— Я слыхал — жениться ты хочешь? — Ярл Дагмар со стуком опустил серебряный в каменьях кубок, взятый железом у сирийского купца и повернулся к Владимиру.
Владимир поглядел на этот кубок дивной тонкой работы, совсем не уместный на грубой столешнице, испятнанной жиром, кровью и воском, изрезанной ножами. Кубок, из которого следовало пить выдержанное, такое же тонкое вино, а не мутное свейское пиво. Кубок, созданный для утонченной роскоши владык Юга и Восхода, был чужим здесь, в логове северного ярла, в длинном доме с земляной крышей, уже присыпанной ранним осенним снегом. Он был так же странен здесь, как странны казались синие чистые глаза на красном, огрубевшем от морских ветров и соленых брызг, лице хозяина Сюллингфьёрда Дагмара Ингульфсона.
— Не то чтобы я хотел жениться… — Владимир поставил чашу, из которой пил — тоже серебряную, тяжелую, тоже с каменьями, но простой ковки, — рядом с сирийским кубком. Чаша эта была мерой уважения Дагмара. Будь на месте Владимира какой-нибудь ромей, он решил бы, что хозяин ставит себя много выше новгородского князя. Однако это было не так. Ярлу было плевать на тонкость работы и красоту сосуда. Главное — сколько марок потянет на весах драгоценный металл. Чаша была вдвое тяжелее кубка. Это — главное.
— Дядька Добрыня попросил, — сказал Владимир. — Очень ему хочется задружиться с Полоцком.
— А тебе?
— А по мне — так биться с ними веселее, — Владимир усмехнулся. — Хотя я был не против. Рогнеда — кобылка добрая, хоть нравная.
— Нравная, — согласился Дагмар. — Тебе вот не далась.
— Ну это еще поглядим, — Владимир нахмурился. Угадав по его лицу невысказанное желание, сбоку подскочил раб-трэль, наполнил чашу пивом.
— Так что же, раздумал ты жениться? — спросил Дагмар. — А то у меня и девица на примете есть. Тоже нравная, однако такому, как ты, знаю, не откажет.