— Князю — Князева воля, а мне — моя, — проворчал Волчий Хвост и пихнул локтем Варяжку. — Слышь, Вольг, уйду я от Ярополка! Зазорно мне, гридню Святослава, трусу служить. К Владимиру уйду. Он Перуна чтит, а не ромейского бога. Пойдешь со мной?
— Не пойду, — сумрачно произнес Варяжко. — Мы уйдем — с кем князь останется? С Блудом? Да и Владимир мне не люб! Он Роговолта убил, а Роговолт мне — родич.
— Что ж, твоя воля, — сурово произнес Волчий Хвост. — Встретимся на поле боя!
Встал и, расталкивая бояр, двинулся к выходу.
— Догнать? — спросил брата Славка. Они сидели рядом, повыше Варяжки, и тоже слышали разговор.
— Пусть идет, — качнул головой Артём. — Он в своем праве. Вернет князю присягу — и волен. По закону так.
— Эх! — вздохнул Славка. — Сам бы ушел, ей-Богу. Верно он сказал: стыдно нам трусу служить..
— Не трусу, — поправил Артём. — Ярополк — не трус. Он думает, что так лучше для державы его. Для Киева. Он — христианин, Славка. Как и мы с тобой. Господу нашему кровь неугодна. А Владимир христиан на капищах режет. Сам. Собственными руками.
— Откуда знаешь? — вскинулся Славка.
— Верные люди рассказали. Есть у меня верные люди. Верней, не у меня — у бати.
— Слышь, Артём, а насчет Рогнеды тебе ничего не доносили? — спросил Славка.
— Рогнеды? — Артём испытующе взглянул на брата. — А тебе что за дело?
— Да так… Интересуюсь.
О том, что было у него с полоцкой княжной, Славка не рассказывал никому.
И он очень тосковал по Рогнеде. Самые красивые киевские девки не могли притупить эту тоску. Только в сече забывался Славка. Эх, выйти бы ему против Владимира — один на один! А там будь что будет!
— Владимир Рогнеду при себе держит, — сказал Артём. — Непраздна она. Родит ему сына, и станет тогда его отец Владимир по старинному праву наследником Роговолта. Так-то.
«Так, да не так, — злорадно подумал Славка. — Еще неизвестно, чей это будет сын».
И еще раз похвалил себя, что держал язык за зубами. Узнай Владимир, что Славка был с Рогнедой, убил бы и ее, и ребенка. А так… Посмотрим еще, кому Полоцк достанется.
Не то чтобы Славка хотел стать князем… Но почему нет? Разве он хуже Ярополка? Уж он бы за стенами отсиживаться не стал. Ну и что, что христианин? Что ж теперь, дать себя зарезать, как овцу? Вот матушка говорит: не в силе Бог, а в Правде. А какая Правда будет, если победит Владимир? Он же все церкви порушит, христиан побьет… Ужели Богу это любо? Священник булгарский говорит: кто за веру погиб, тому — рай и ангельское пение. А сам, когда ромей у него на подворье шалил, не к Богу, а к матушке прибежал жалиться.
А Владимир — это не ромей какой-нибудь. Его так запросто не отвадишь. Может, самому священнику и любо, ежели ему на капище Сварожьем брюхо вспорют, а каково на это пастве его глядеть? Да и не будут они глядеть. Вступятся — и побьют их сильные. И что ж это за Правда такая, если не останется христиан здесь, на земле Киевской? Разве ж это — к добру?
Славка понять не мог, что это за Бог такой, если он побеждает, когда верные ему умирают на идольских капищах. Что-то здесь не так. Непонятно. Неправильно. Вот с Перуном, богом варяжским, все просто: будь сильным и храбрым да бей врага весело и без жалости. И будет тебе божья любовь и воинская удача.
Что бы ни говорили Славке священники и матушка, все равно ему не верилось, что Христу может быть люба гибель тех, кто ему верен.
Глава двадцать третья
Дерзкое нападение
Войско Владимира подошло к Киеву и встало лагерем к северу от города у селения Дорогожичи. Выбор был неслучаен. Рядом было большое Хоривицкое капище, на котором люди Владимира не медля принесли щедрые жертвы. Поддержка богов была остро необходима: самому глупому из Владимировых воев хватало одного взгляда на киевские стены, чтобы понять: это не Полоцк. Это — великой город, могучий и крепкий.
Для правильной осады Киева Владимиру потребовалось бы вдесятеро больше ратников, чем было в его войске.
Даже бесстрашные нурманы не рвались штурмовать внешние стены Киева.
Кое-кто пошустрее с ходу бросился грабить предместья…
И нарвался на стрелы и клинки киевских дружинников, которые вылетели из Смоленских ворот, разметали и побили грабителей и отошли в город раньше, чем подоспели главные силы Владимира.
Этим, впрочем, тоже пришлось отойти, несолоно хлебавши и с потерями, потому что со стен их тотчас закидали стрелами и снарядами.
Детинец гудел. На сей раз дружина киевская собралась без бояр и советников. В большой палате — княжьи ближники. Старшая гридь — в тереме. Во дворе — младшие. Все, кто был свободен от стражи на стенах. Больше десяти тысяч дружинников. И в тереме, и во дворе было тесно. Княжий ключник хотел было поставить столы, да оказалось — некуда. Потому проголодавшимся еду давали прямо в руки, а пиво — в собственные кружки. Дружина праздновала малую победу. Всыпали, всыпали ворогам! Малая победа, а все равно радость.
В центре внимания — Варяжко. Это его сотни отличились на вылазке. Побывавшие в схватке гридни о противниках отзывались без уважения. Сброд. Правда, все понимали — в предместье киевляне столкнулись именно со сбродом, а не с лучшей частью северного войска.