Хлопнулся я навзничь и чувств лишился.
В себя пришёл от холода. Приподнялся — лежу в пустом подвале, на жёсткой лавке, весь мокрый. Сообразил — наверное, водой меня отливали, в чувство старались привести. Да только куда там… крепко, видать, меня шарахнуло.
В отдалении горела лампада маленькая, подвал скупо освещая. Я огляделся — ну да, тот самый подвал, где вчера ведьму я должен был пытать. Или сегодня?.. Но с другой стороны, что?то мне подсказывало, что без сознания я провалялся довольно?таки долго, наверное, всю ночь.
Вокруг — пусто. Угли давно остыли, факелы погасли, профосов и след простыл, дыба пустая…
Я кое?как встал. Не связали, оставили на свободе… решили, что уже не очнусь, что ли? Не?ет, не зря же я Академию заканчивал…
Лампада подвешена была на короткой цепочке; я снял светильню, уже намереваясь выбраться отсюда, но в последний момент всё?таки не удержался: пошёл взглянуть на дыбу.
Вся она была измарана кровью. Ох! Мне стало дурно. Значит, ведьму всё?таки пытали… что?то хотели выведать… хотя, как показал тот же опыт некроманта, с такими, как она, надо говорить осторожно и неторопливо.
И тогда всё удастся решить миром. Миром, а не войной. Ведь в чём задача искоренения зла — я имею в виду истинного искоренения? Сделай врага другом, сделай злодея творящим добро. В этом, и только в этом, подлинный смысл борьбы. Ведь все великие святые и подвижники потому святыми и стали — любили врагов своих, не проклинали гонителей, но старались кротостью и добротой склонить их к пути Спасителя. Конечно, несовершенен я, и много на мне грехов, и себя я защищать буду… но зачем было пытать эту несчастную? Да ещё так… Казалось, боль ее пропитала даже деревянные брусы пыточного снаряда.
Но… ведь так велят поступать с творящими незаконную волшбу, с ересиархами все каноны Святой Матери нашей…
Так, в полном смятении душевном, я добрался до ведущих вверх ступеней. Толкнулся дальше — заперто. Значит, всё?таки остереглись…
И тут во мне как словно взорвалось что?то! Это что значит, думаю, меня, полноправного мага, посох Академии носящего, можно вот так вот в подвал кинуть, вынуждать, Спаситель, не скажи к чему?! Меня, который ни светскому, ни церковному суду не подсуден, и того уложения никто ещё не отменял! И то, что я в ряды Инквизиции вступил, прав волшебника у меня не отнимало, во всяком случае, никаких грамот отрешительных я не подписывал, так что пусть?ка преподобный отец Этлау прыть?то поумерит, в Ордосе это тоже ой как многим не понравится, когда они узнают, что меня, чародея в правах, вот так вот схватили и мало что вместе с ведьмой на костёр не отправили. Ой, не понравится это ни деканам, ни милорду ректору господину Анэто, а с ним, с главой Белого Совета, и сам понтифик аркинский связываться так просто не рискнет. Во всяком случае, до последнего времени связываться не рисковал.
И я решительно взялся за замок. Волшба пошла неожиданно трудно, но оно и понятно — посоха у меня нет, книг тоже, только на память надейся, а мне ведь не просто надо было дверь разнести. Не хотел я никакого шума поднимать, а уж паче того — со святыми братьями драться. Они ведь тоже не ведают, что творят, особенно те, что из молодых…
Так что молнии всякие тут не годились. Но я нашёл выход.
Тонко завыл ветер, послушно приходя ко мне даже сюда, в подвал. Тонкий свист становился всё выше, все нестерпимее, пока не превысил наконец порог слышимости несовершенного человеческого уха. И вскоре у меня в руке появился тонкий воздушный жезл, локоть туго?натуго стянутого вместе ветра, сжатого сейчас до такой степени, что, наверное, ему и кирпичная стена не будет помехой.
И вот этим?то воздушным клинком я, словно ломом, отогнул скобы замка с другой стороны. Запор?то не тюремным был, обычным деревенским…
Откинул я крышку. Выглянул осторожно так — потому что если оставил преподобный Этлау стражу и сенях, мне несдобровать. Однако пронесло, сени пусты оказались, и никто меня на крыльце не остановил тоже. Улица пуста, но вот впереди, там, около храма:
И я пошёл туда. Пробраться сквозь клубящуюся толпу большого труда не составило — все словно заворожённые слушали преподобного Этлау.
Мне не пришлось долго гадать — он зачитывал приговор ведьме. И притом произносил его последние строчки.
— Да будет предана огню очистительному, — закончил он, и толпа громко вздохнула.
Я оцепенел. Никогда в жизни не видел публичных казней. И никогда не горел желанием. Но сейчас словно какая?то сила погнала меня вперёд — и рядом с торчащим посреди костра столбом с прикрученной к нему цепями ведьмой я увидел ещё три столба, на которых, уронив головы, словно лишённые чувств, висели ещё трое — некромант и его спутники: гном с орком.
Вот это да. Значит, они всё?таки попались…
Я не знал, что и думать. Смешными и глупыми мне казались мои собственные мысли по пути сюда, когда некромант представлялся мне кошмарным средоточием зла. А теперь вижу его обвисшим на цепях, понимаю, что не помогла ему против Святой Церкви вся его некромантия, и отчего?то не могу радоваться.
А теперь вижу его обвисшим на цепях, понимаю, что не помогла ему против Святой Церкви вся его некромантия, и отчего?то не могу радоваться. Потому что это как?то неправильно. Даже не как?то. Очень неправильно. Совершенно неправильно.
Так, задумавшись, я пропустил момент, когда палачи с четырёх сторон сунули факелы в обильно заговленный хворост вокруг ведьминого столба. Пламя взвилось неправдоподобно высоко, наверное, костер был полит маслом, ничего не пожалел для аутодафе преподобный, и сквозь огонь и дым в тот же миг прорвался страшный вопль прикованной ведьмы.