А он всё смотрел на меня, пристально так и нехорошо, очень нехорошо, что мне грешным делом захотелось, чтобы оказался рядом пусть даже тот самый некромант со своими гномом и орком, потому что ними?то всё выходило и проще, и понятнее…
Подумал я так и сам тотчас же испугался. Это что ж такое получается? Я и в самом деле в ересь впадаю? Сам к себе Тёмных призываю?!
И так я от этого испугался, так закрутило мне это голову, что, не разбирая, что и почему, ответил старому инквизитору на последний его вопрос: «Да».
Он аж подскочил. Лавку опрокинул. Чуть лампаду не загасил.
— Да?! — загремел. — Значит, признался?! От Тьмы помощь приемлешь?! Сюда её призываешь? Её мессии дорогу расчищаешь?! Да на костёр тебя, смутьяна, еретика, отпадника!
— Нет, нет, святой отец! — завопил я, поняв, какую глупость сморозил. — Никак нет! Ошибка то у меня вышла! Не то хотел сказать! С перепугу я! Страшно мне стало! В уме помутилось! Нельзя, нельзя Мраком пользоваться! И с Тёмными тоже нельзя… грешен я, святой отец, виновен, паки и паки виновен!..
Наверное, громко это у меня получилось, потому что даже стражники — монахи у дверей уши себе позажимали.
Отец?экзекутор сел обратно. Посмотрел на меня, внимательно так посмотрел, я бы даже сказал — строго, но с участием.
— Так ведь, чадо моё, небось сам Тёмный тебя?то с пути истинного и сбил? — мягко сказал он. — Он небось тебе мысли прельстительные внушал… или трактаты какие давал читать… скажи мне, как на исповеди, — давал что читать? Речи прельстительные вел?
Внутри у меня всё сжалось. Понял я всё — не нужен я отцам святым, они и в самом деле под некроманта копают… И — странное дело! — сюда вот шёл, казалось мне: встречу Даэнурова ученичка на кривой тропинке — рука не дрогнет в спину его молнию всадить. А сейчас не требуется от меня никаких молний ни в кого пускать, а всего?то и нужно, что отцу святому «да» ответить…
Не могу ответить.
А сейчас не требуется от меня никаких молний ни в кого пускать, а всего?то и нужно, что отцу святому «да» ответить…
Не могу ответить. Рта открыть не могу. Словно губы кто смолой залепил.
— В глазах твоих, чадо моё, ответ читаю, — ухмыльнулся инквизитор. И свиток развернул большущий. — Значит, так и запишем: «Со слов достопочтенного Эбенезера Джайлза, мага, Академию Высокого Волшебства закончившего, указую, что означенный некромант, Неясытью прозываемый, вышепоименованного Джайлза всячески от пути светлого отвращал, путём речения словес прельстительных и дачей для чтения трактатов запрещённых и Святой Матерью нашей навеки анафемствованных…» — Тут он прервался и на меня в упор посмотрел, да так, что стало мне опять очень сильно нехорошо. Скажем так, сильно слабить стало от страха. Увы мне, увы, слаба плоть, и ничего тут уже не поделаешь…
— Ну, что же ты молчишь, чадо моё? — ласково так сказал он, словно… словно преподобный отец Марк, меня на это задание отправлявший. — Запамятовал, какие именно те речи были? Ну, то не беда, я тебе напомню, потому как у всех Тёмных речи эти, сын мой, в общем?то одинаковы…
Уменя в горле встал давящий ком. Ну что же делать? И почему я на самом деле молчу? Ведь некроманта тoro извести — богоугодное дело, Спаситель на сделки с Тьмой никогда не шёл, за что и заплатил цену страшную, непомерную, одному лишь Ему, Спасителю доступную…
Все вроде правильно я думал — а рот всё равно не открывался. И только когда уже подниматься стал отец?экзекутор, чуть ли не руками разодрал я непослушные губы и не то прохрипел, не то простонал:
— Вёл… вёл он со мной речи прельстительные. трактаты… трактаты…
— Молодец, молодец, чадо моё! — воскликнул отец?экзекутор и меня даже за плечи приобнял. — Гони наваждение тёмное! Не отдавай ему душу свою! Признайся! Облегчи тяжесть, на тебе лежащую! Ну, так и что же у нас с трактатами?
Никогда ещё не думал я, что могут святые отцы так легко на ложь идти. Хотя болтали в Академии, конечно, всякое, и рассказы срамные про монахов да монашек по рукам ходили, но… или, вдруг словно кольнуло меня, для отца святого никакая это не ложь, и в самом деле не сомневается он, что смущал меня Тёмный «речами прельстительными да трактатами анафемствованными»? Может, и в самом деле думал отец?экзекутор, что одно и то же должны говорить все Тёмные, в веру свою стараясь нетвёрдых душой вовлечь?
Нет, подумал я, остатки мужества собирая. Ложь на исповеди — перед Спасителем грех смертный. Служитель Спасителя и сам недостоин может оказаться — на самом же Спасителе не отражается то. В эмпиреях парит Он ныне, ожидая того момента, когда к нам вернуться сможет, и как я Ему в глаза посмотрю, когда время нашей встречи придёт, когда Он к каждому из живших сам подойдёт и в глаза каждому посмотрит?!
Нет, я скажу правду. Как оно было, так всё и скажу.
— Святой отец, — голос меня не слушался, писк какой?то недостойный выходил, — святой отец, на исповеди не смею я лгать. Даже жизнь свою спасая. Так нам жить Спаситель заповедал: «Не лги исповедующему тебя, ибо прямо в Мои уши ложь твоя пойдет». Им сказано, и так оно будет. И потому не осмелюсь лгать, святой отец…
— Лгать на исповеди, конечно, грех непростительный. — Отец?экзекутор аж руки потер. — Ну, говори, говори скорее, чадо моё, что то были за трактаты, о чём повествовали, какую ложь содержали? Нам то во всех подробностях знать надо!