— Высоко же вы ее цените, — не удержалась от колкости я.
— Эльза — это одна старая знакомая, — пробормотал Глеб.
Ясно, угрюмо заключила я. Любовница.
— Это неважно. — Инесса поспешила вернуть разговор к изначальной теме. — Так вот, за незначительные проступки нарушителям приходится расплачиваться штрафами и общественными работами. Наказание одинаково и в том случае, если жертвой становится один из нас, и тогда, когда пострадал обычный человек. Уличенный в воровстве должен вернуть украденное в тройной мере. Убийца же разделяет участь своей жертвы, даже в том случае, если покушение не увенчалось успехом.
Она произнесла это таким будничным тоном, что я даже поперхнулась.
— То есть смертная казнь? — уточнила я.
— Мы употребляем слово «ликвидация», — поправила меня Инесса. — Человек, показавший себя недостойным, покидает наш Клуб. Навсегда.
— Без суда и следствия? — невесело пошутила я.
— Ну как же! Конечно, его вина должна быть доказанной и не вызывать сомнений, — отчеканила Раевская.
— Так есть и суд, и следователи? — удивилась я.
— Суд у нас старейшины, а роль следователей выполняет особая оперативная группа.
— Гончие, — с умным видом кивнула я.
Если бы у меня во лбу вырос рог, Глеб и Инесса были бы шокированы меньше. Глеб замер на месте, на щеках Инессы как будто поблек румянец. Первой пришла в себя Раевская.
Глеб замер на месте, на щеках Инессы как будто поблек румянец. Первой пришла в себя Раевская.
— Ты уже о них слышала? — небрежно поинтересовалась она.
Хороший вопрос! Как я не напрягала память, я так и не могла вспомнить, когда и от кого я могла о них узнать.
— Кажется, Лана что-то рассказывала, — неуверенно сказала я.
Взгляд Глеба моментально просветлел, Инесса вновь разрумянилась. Что-то здесь нечисто…
— Да, наши ребята называют себя именно так.
— А на вечеринке в мою честь они были?
— Гончие и вечеринки — понятия несовместимые, — хмыкнула Инесса. — И хорошо!
— Так выпьем же за то, чтобы наши с ними пути никогда не пересекались! — Глеб уже успел обновить наши с Инессой бокалы и поднял свой.
Мы соединили бокалы со звоном, и взгляды Раевской и Глеба на какой-то миг пересеклись на мне. Как будто бы они вкладывали в этот тост какой-то особенный смысл, как будто бы предостерегали меня… Но от чего?
Я нервно втянула в себя глоток вина и вновь посмотрела на моих соседей. Но Инесса уже как ни в чем ни бывало орудовала вилкой и ножом, разделывая ломтики баклажана. А Глеб тепло улыбнулся мне и, глядя на мою опустевшую тарелку, спросил:
— Может, десерт?
Остаток вечера прошел в светской болтовне. Инесса с увлечением рассказывала о недавно прошедшей неделе мод, я слушала во все уши, Глеб откровенно скучал и требовал к себе внимания. Потом к нашему столику подошел высокий мужчина, в котором я узнала известного модельера Романа Дворцова. Инесса представила нас друг другу, и великий художник, к моему удовольствию, галантно поцеловал мне руку. Я бы с удовольствием проболтала с ним до утра — глядишь, договорилась бы, чтобы сшил мне роскошный наряд. Но тут Глеб вскочил с места, пробубнил, что нам уже пора и потащил меня к выходу.
— Почему так рано? — закапризничала я.
— Ты что, не видишь, они хотели остаться наедине, — попенял мне он.
Я последний раз окинула взглядом ресторан: не было ни одного свободного места! Официант с топором в спине вежливо пожелал нам «лунной ночи», гардеробщик, оторвавшись от старинной книги, любезно протянул наши пальто, и мы покинули «Подземелье».
***
Эльза
Месяц тому назад
Эльзе исполнилось семьдесят пять, когда ей стали сниться эти странные сны. Во сне у нее были серебряные волосы с голубым отливом, рябые руки и пестрый фартук, за который цеплялся забавный белокурый мальчуган по имени Ганс. Мальчуган был ее внуком, а может быть, и правнуком, и смешно картавил, выпрашивая шоколадный торт, который она пекла. Эльза смеялась и целовала мальчика в лоб.
Просыпалась Эльза от настойчивых поцелуев юного любовника. Их лица менялись, но Ганс, называвший ее бабушкой во сне, оставался. «Кто такой Ганс?» — ревниво спрашивал очередной красавчик на утро, потирая ранку, непонятно как появившуюся на сгибе локтя. Эльза неторопливо расчесывала свои густые белокурые волосы у зеркала, отражавшего красивую двадцатилетнюю девушку с грустными глазами, и молчала. За последние пятьдесят три года у нее не прибавилось ни морщинки.
Она была молода собой и стара душой. Она никогда не оставалась одна, но уже давно была бесконечно одинокой. Ее жизнь неслась чередой балов, вечеринок, свиданий, а ей хотелось покоя. Выпроводив очередного случайного кавалера, поделившегося с ней своей молодостью и своей кровью, Эльза садилась за холст и рисовала щечки-яблочки, мягкие завитки волос, курносый нос и восторженные голубые глаза маленького Ганса.
Еще недавно она любила рисовать портреты своих любовников. За пятьдесят лет их накопилось больше тысячи — натуральная блондинка с тонкой талией и пышным от природы бюстом никогда не знала недостатка в поклонниках.
За пятьдесят лет их накопилось больше тысячи — натуральная блондинка с тонкой талией и пышным от природы бюстом никогда не знала недостатка в поклонниках.
Последние рисунки были посвящены пухлому белокурому ангелочку. На них Ганс смеялся, грустил, играл с щенком, безмятежно спал, носился с сачком по цветущему лугу. Если листать рисунки быстро, то Ганс словно оживал и, перескакивая с листа на лист, будто бы жил настоящей жизнью. Перебирая страницы жизни мальчика, существующего только в ее воображении, Эльза то смеялась, то плакала. Своих детей у нее не было — не успела. А ведь мог быть такой милый, розовощекий Ганс… Как она завидовала Пигмалиону, оживившему свою Галатею! Миллион жарких поцелуев своих любовников она, не задумываясь, поменяла бы на один родственный поцелуй белокурого мальчугана. Пятьдесят лет бурной молодости отдала бы за несколько лет тихой, уютной старости в окружении внуков.