— Прикрой меня, Огюст! — Седовласый рыцарь в серебристой кольчуге могучими руками подхватил двуручный топор и обрушил на стоявшую за нашими спинами мачту серию отточенных до совершенства ударов. — Сейчас им будет не до нас!
Мачта горела по всей высоте. Огромная рея, несшая косой парус, обрывки которого, пылая, развевались над нами, подобно перьям огненного крыла, норовила рухнуть на наши головы, разом положив конец превратностям этого путешествия.
Два оруженосца седовласого рыцаря подскочили к своему господину, прикрывая его щитами от стрел.
Стук топора гулко разносился над гибнущим кораблем, словно секундомер, отсчитывающий последние мгновения боя. Сколько нас оставалось в эти мгновения? Шестеро или семеро… Кроме тех, кто стоял у мачты.
Вот один из оруженосцев выронил щит и со стоном опустился на колено. Короткая стрела с широким треугольным наконечником, одна из множества стрел, беспорядочно пущенных через высокий борт галеаса, пробила ему щиколотку, пригвоздив ногу к палубе. Стиснув зубы, юноша попытался сломать древко стрелы, но было поздно. Одна стрела, черная с алым оперением, угодила ему прямо в глаз, одновременно с ней вторая пронзила горло и воткнулась в мачту в двух пальцах от седовласого рыцаря. Тот, казалось, не замечал этого, самозабвенно работая своим страшным оружием. Звон клинков за спиной заставил его на мгновение обернуться. Четверо сарацин валялись в собственной крови, не подавая признаков жизни.
— Ты ранен? — крикнул он своему оруженосцу, бросившему щит и теперь рукой зажимающему кровавую струю, растекающуюся по пробитой кольчуге из?под прижатой к. его груди ладони.
— Я убит, ваша честь. Простите меня. — И он рухнул, сжимая окровавленный меч как символ своей веры. Он упал головой в сторону врага, губами в кровь убитых им вражеских воинов.
— Проклятие! — прошептал рыцарь и вновь с остервенением принялся рубить мачту.
Две стрелы со звоном ударились об его обтянутую кольчугой спину и упали на палубу. С тем же успехом они могли пролететь мимо. Рыцарь не обратил на них никакого внимания.
— Продержись еще чуть?чуть, Огюст, уже скоро!
Я держался. Я был как последняя песня, которую нельзя было прервать, не допев. И мой меч, чье блистающее лезвие несло неумолимую гибель неверным, был последней, но неразрывной струной, ведущей мелодию этой песни.
Сухой треск, раздававшийся за моей спиной, превратился в ужасающий грохот.
Сухой треск, раздававшийся за моей спиной, превратился в ужасающий грохот. Пылающая, словно гигантский факел, мачта обрушилась, давя неосторожных, круша борта и воспламеняя галеры, вцепившиеся в «Солнце Венеции» с правого борта. Оба корабля пиратов были объяты пламенем, и суматошно мечущиеся по палубе сарацины безнадежно пытались отцепить свои галеры от тонущего корабля.
Огромная дыра, пробитая в борту галеаса упавшей реей, заполнялась водой, все более и более погружая «Солнце Венеции» в пучину вод. Корабль тонул. Уходил в воду неотвратимо и спокойно. Так принимают смерть очень смелые люди. И в то же время что?то неуловимо радостное было в этой гибели.
Истошные крики обезумевших от паники сарацин, убедившихся в тщетности своих попыток отцепиться от галеаса, свист и улюлюканье христианских невольников, прикованных к огромным веслам, для которых желанная смерть означала свободу, — все это заставляло неизъяснимой радостью звенеть струну этой моей, быть может, последней боевой песни.
— Вперед, Огюст! Нам здесь нечего больше делать! — Седовласый рыцарь расхохотался и обрушил свою смертоносную секиру на голову ближайшего негодяя. — Скорее на адмиральскую галеру! Не дадим этим крысам бежать в свою нору!
Мы успели вовремя. Оставшиеся на борту аскеры[36] уже отталкивали галеру от тонущего корабля, невзирая на крики десятков своих товарищей, все еще остававшихся на борту «Солнца Венеции».
— Эй! Эй! Не так быстро! — Седовласый рыцарь прыгнул на борт отходящей галеры. Я последовал за ним.
Не помню, что было дальше. Как сквозь сон, плыли перед моим внутренним взором удары, удары, удары. Я наносил и отражал удары. Очень много ударов. Потом наступил мрак…
Ведро воды привело меня в чувство. По всей видимости, таких ведер было уже много. Первое, что я увидел перед собой, открыв глаза, было смуглое черноглазое лицо с крючковатым носом и капризными губами под аркой черных как смоль усов.
— И этот тоже очнулся, хвала Аллаху! Гяуры[37], христианские собаки, дети шакала — я рад, что великий Аллах дал мне возможность взять вас живьем. Вы будете умолять меня о смерти, но, клянусь прахом из?под ног пророка, вы не умрете, пока я этого не захочу! Я, адмирал Аль?Сеид Шариф, прозванный «Меч Аллаха», потерял едва ли не всех своих людей, потерял свою добычу, потерял две галеры по милости этих смердящих псов. Что я скажу султану? Нет! Вы мне дорого заплатите за это! Очень дорого! А пока, Махмуд, Али, волоките господ рыцарей к веслам. Пусть их руки отвыкнут от оружия.
Два дюжих сарацина подхватили нас и волоком потащили по палубе.
— Я велю гнать галеру так, будто сам шайтан гонится за нами по пятам, и горе вам, если вы собьетесь с ритма! — напутствовал нас адмирал.