— Нет, не убивайте его, господин рыцарь! — Младший брат и оруженосец барона бросился ко мне, пытаясь втиснуться между мной и поверженным телом.
«Какую мизансцену испортил! — тихо выругался я, вытер клинок о попону и с благодарностью вернул его в ножны. — Ох уж эта мне молодежь!»
Поединок был окончен. Шамберг открыл глаза и, все еще оглушенно оглядываясь вокруг, пытался подняться. «А говорят, удача на дороге не валяется. — Я усмехнулся. — Еще как валяется!» Опираясь на протянутую мной руку, барон тяжело поднимался с земли.
Честно сказать, я не слишком опасался за здоровье барона. Люди такой породы пробегают десяток?другой ярдов с отрубленной головой, едят гвозди и спят на снегу, завернувшись в попону. Но о чем я уже точно мог сегодня не волноваться — так это об ужине и ночлеге.
Глава десятая
Deo Duce comit Fero! (Господь — мой вождь, меч — мой побратим!)
Рыцарский девиз фон Шамбергов
Замок Шамберг поражал своей запущенностью. Мрачные стены его, поросшие густой бородой зеленоватых мхов, грозно вздымали свои машикули[16] над окрестными дубравами, служа надежным убежищем стаям летучих мышей и одиноким совам.
Предок нынешнего хозяина замка, выстроивший это величественное сооружение более полувека назад, был любителем мощных башен и высоких стен и не испытывал нужды в средствах. Судя по многочисленным боевым отметинам на каменной кладке, он обладал весьма воинственным нравом. Впрочем, его потомки скорее всего тоже внесли посильную лепту в разрушение Шамберга. Похоже, замок выдержал далеко не один штурм.
В эти дни он напоминал могучего воина, истерзанного ранами и болезнями, в рваном рубище, некогда бывшем прекрасным одеянием. Следы былой роскоши то тут, то там проглядывали во внутреннем убранстве обширной пиршественной залы и спален, предоставленных мне и Кайару.
Что и говорить, для нынешних обитателей замка он был великоват, как бывает велико платье деда юному внуку.
Росселин фон Шамберг, рыцарь Атакующей Рыси, проживал в наследственном своем лене вместе с младшим братом Арсулом и тремя десятками крепких, как на подбор, слуг, бывших одновременно сотрапезниками на буйных пиршествах и соратниками в часы войны. Ни единой женщины, кроме древней, сморщенной, как печеное яблоко, старухи кухарки, уже много лет не водилось под гулкими сводами замка. Многолетняя пыль, серым ковром лежащая вокруг протоптанных на полу дорожек, надежно укрыла его плиты от солнечных лучей, пробивавшихся сквозь прохудившуюся крышу, а непроглядное плетиво паутины так разукрасило двери, что они давно уже стали потайными под этим плотным — покровом.
Что и говорить, замок Шамберг был все еще хорош для обороны, но мало пригоден для жилья.
Заслышав звук рога, которым гордый властитель местных чащоб и буреломов оповещал о своем прибытии, челядь суетливо бросилась готовить пиршественную залу к званому ужину.
Дичь, соленья, маринады, рыба и птица — все вместе и вперемежку было водружено на стол величиной с небольшую дорогу, и два десятка смоляных факелов осветили залу, приготовленную к трапезе.
— Кхм, — откашлялся барон, поднимаясь со своего места во главе стола. Молитвенно сложив руки на груди, он обвел залу долгим взглядом. — А где капеллан? — удивленно спросил он, не найдя нужного лица.
— Отец Фулк еще третьего дня отбыл в Хизиндорф в аббатство Святого Марка посоветоваться с господином аббатом насчет вашей свадьбы, господин барон, — хриплым басом произнес сурового вида седой ветеран, исполнявший, видимо, у фон Шамберга роль дворецкого.
— Да? — поразился барон, почесывая затылок. — А кто же будет читать нужную молитву? Или вы хотите, чтобы вас вновь скрутило, как тогда на Троицын день, когда отец Фулк перебрал мозельского? Господин рыцарь, — обратился он ко мне, — не знаете ли вы молитвы, подобающей такому случаю?
— Ну… — замялся я, вспоминая свои монашеские похождения.
— А, ладно! Сам скажу. — Барон вновь прокашлялся и придал лицу надлежащее выражение. — Господь Бог наш, в которого мы истинно веруем. Молим тебя: благослови пищу нашу, укрепи зубы наши и защити желудки наши, ибо как иначе мы будем служить тебе свою верную службу?
Конец молитвы был встречен гулом одобрительных возгласов и звоном кубков, до краев наполненных живительной влагой.
Насколько я мог судить, хозяйство барона было изрядно запущено и не блистало достатком, но, судя по количеству выставленных яств и обилию выпитых вин, мы, должно быть, нанесли ему последний, сокрушительный удар.
«Право же, — подумал я, отправляя в рот сочный кусок утки под грибным соусом. — Если этот парень потчует так всех своих победителей, то у него есть прямой резон выигрывать поединки!»
В свое оправдание я мог сказать только одно: ни мне, ни Меркадье, ни кому?либо из сподвижников барона было не по силам тягаться с рыцарем Атакующей Рыси в благородном искусстве поедания и выпивания.
Когда же наконец благородное утоление голода уступило место греху чревоугодия и челюсти присутствующих в зале снизили темп работы до среднего, тогда родилась застольная беседа, истинное украшение всякой трапезы.
— Да! Помню, как сейчас, — наклонившись ко мне, произнес Росселин фон Шамберг, выпивая непременный тост «за успешное завершение похода и победу святой нашей матери?церкви», — помню, как сейчас. Саладин запер нас в Кесарии, а вокруг аж до самой горы Кармель ни единой христианской души, способной держать в руках меч. Нас в гарнизоне — два десятка рыцарей да сотни две с половиной лучников и кнехтов, а еды на все это войско: рыба, чайки, крысы и мешки специй, воды не больше, чем в той пустыне, где сорок лет бродили эти обрезанные нехристи. А уж вино, — барон мечтательно закатил глаза и грустно вздохнул, — от вина не осталось даже запаха.
Представляете, мессир Вальдар, — даже самого маленького запаха! — Он вновь тяжело вздохнул и печально уставился на опустевший кубок. — Вина, Пауль! — рыкнул фон Шамберг, и коренастый слуга в заношенной куртке из буйволовой кожи тут же наполнил подставленный кубок хозяина.
— Помнишь Кесарию, Пауль? — ностальгически осведомился барон.