— Да ладно, будет тебе эту муру втирать. Ты лучше скажи, вот мы два этаких Джеймса Бонда с лицензией на убийство решаем вопросы, которые ни к тебе, ни ко мне не имеют ни малейшего отношения. Ты когда?нибудь думал о тех, кого завтра положишь?
Загадочная славянская душа Лиса неумолимо делала свое дело — запутывала проблему до ее полной нерешаемости. Попытки проверить алгебру гармонией и наоборот время от времени доводили моего друга до приступов мистицизма и черной меланхолии. Я же с грустью думал, цитировать ли Лису выдержки из Льежской конвенции, хотя ее?то он знал не хуже меня.
Честно говоря, время от времени я тоже задавался подобными вопросами, но, в конце концов, попав сюда, мы сами становимся частью этого мира и задачи решаем для этого мира естественные и понятные, более того, принятым в этом мире способом. А то, что ставятся они в стенах нашей странной конторы, — так это, пожалуйте, обратитесь к разработчикам хроно?полиорбической теории цивилизации, а не к нам — исполнителям. Как говорит старина Зеф: «Есть такая работа — делать историю».
— А, черт! Монаха нам в начале дороги не хватало! — прервал мои размышления Рейнар из Гайрена, моментально забывая о тягостных метаниях своей загадочной души.
Далеко впереди, ярдах где?то в ста, дорога расходилась в разные стороны. Вросший в землю покосившийся крест, одиноко высившийся у развилки, напоминал путникам о необходимости помянуть Господа с благодарностью на путях своих. У подножия креста, погруженный, видимо, в благочестивые размышления, сидел человек в одеянии цистерианца.
— Мир тебе, святой отец, — приветствовал я.
— И вам мир, добрые путники. Куда путь держите? Говоривший едва ли перешагнул двадцатилетний рубеж. «Послушник из какого?нибудь ближнего монастыря», — подумал я.
— Дружище, какая из этих дорог ведет в Рейхенбах?
— Ройхенбах, — поправил юноша, — вот эта. Через три лиги увидите Кадельсдорфский монастырь, оттуда дорога повернет налево, до берега Везера еще пару лиг, а там и сами увидите.
— Благодарим вас, отче. Быть может, проводить вас до аббатства? Дорога неспокойна.
— Что мне опасности, угрожающие бренному телу моему? Сказано ибо: «Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля. Все, что есть Вы, обитает над горами и странствует с ветром. Это не тварь, что выползает на солнце погреться или роет ходы во тьме, чтобы укрыться от опасности. Но нечто свободное, дух, который объемлет земли и движется в эфире».
От неожиданности я нервно дернул поводья:
— Святой отец цитирует Мудрого Джебрэна? Брови послушника поползли вверх.
— Господин рыцарь читал труды отца левантийской премудрости?
— Это не странно. Я многие месяцы провел в местах, где строки Пророка у всех на устах. Но услышать Джебрэна здесь?
— Если угодно вашей милости, я смиренный послушник обители святого Салюстия в Мюнстере, где состою писарем при канцелярии его преосвященства епископа Арнульфа. Трудами святых отцов я обучен каллиграфии, языку алеманов и франков, а также латыни, греческому и арамейскому, левантийскому наречию и той дикой смеси саксонского, романского и валийского наречий, на которой говорят по ту сторону пролива.
Трудами святых отцов я обучен каллиграфии, языку алеманов и франков, а также латыни, греческому и арамейскому, левантийскому наречию и той дикой смеси саксонского, романского и валийского наречий, на которой говорят по ту сторону пролива. Храни их Господь. По повелению его преосвященства я переводил множество рукописей, привезенных из знаменитой Александрийской библиотеки. Так по малостисвоей и я отхлебнул толику премудрости из чаши предвечного знания.
— Что же делает светило учености в здешних лесах? — вмешался в наш разговор дотоле молчавший Лис.
— Господин епископ изволил направить меня с письмом в Кадельсдорфское аббатство…
— Что ж, у него гонца конного не нашлось?
— Нет, почему? Но после того, как настоятель, отец Гонорий, умер, упокой Всевышний его душу, его преосвященство сомневается, остался ли кто?нибудь в аббатстве, разбирающий латинские письмена.
— Ничего себе почта, — усмехнулся Рейнар, — сам пишешь, сам относишь, сам читаешь.
— Сейчас обратно в Мюнстер?
— Ах, господин рыцарь, если бы вы знали, как не хочется мне туда возвращаться. Всю жизнь свою я мечтал странствовать, наблюдая разные земли и изучая нравы народов, о коих только читал, и тех, о коих еще никто не написал ни строки. Но с детских лет я воспитывался у святых отцов, я не знаю мира, у меня нет ни дома, ни семьи, нет даже медного гроша, чтобы заказать похлебку в придорожной корчме. Я живу милостыней и не ведаю иной жизни. В тот час, когда вы застали меня, я молил Господа открыть мне пути моего предназначения.
— Скажи проще, — подвел итоги Лис. — К монахам возвращаться неохота, а денег нет.
Обескураженный столь циничным выводом, экзальтированный юноша запнулся на полуслове и беспомощно посмотрел на меня, как бы ища понимания и защиты.
— Прости моего друга, он груб, но все же говорит временами дельные вещи. Твоя душа принадлежит миру, а не матери нашей церкви. Да, в миру не обойтись без денег. Увы, мой друг. — Я скорчил подобающую случаю рожу.