Голос Росселина звучал твердо и спокойно, но было отлично видно, какой болью и какой печалью наполняют его душу эти воспоминания.
— Неверные отказались от надежды захватить нас и начали обстреливать из луков с дальнего расстояния. Сердце обливалось кровью, когда цвет германского рыцарства, лучшие из когда?либо опоясанных мечом, погибал от неумолимых стрел, как бессмысленная дичь на охоте. Это была кровавая бойня. Стрелы тучами обрушивались на нас, убивая и раня все новых и новых бойцов.
И тут мы решились на безрассудный, но, ей?богу, самый прекрасный шаг! Опустив копья, возглашая свои боевые кличи, мы понеслись в последней отчаянной атаке туда, где реяло знамя Мульк аль?Саллаха. Мы мчались, сметая все на своем пути, неудержимые, как огненный меч архангела Михаила, и смерть, собирая свою кровавую жатву, шаг за шагом отступала от нас!
Шамберг задумался, тяжело опустив голову на свои могучие руки. Две слезинки со звоном рассыпались о серебряное блюдо, стоявшее перед бароном. Громадный охотничий пес, по всей видимости, любимец хозяина, почувствовал его настроение, подошел и, преданно глядя на него, положил свою лохматую голову на колени. Барон печально улыбнулся и потрепал пса за уши:
— Все нормально, Барс. Все нормально… Никто из нас не доскакал до вожделенного шатра. Все мои верные друзья нашли свою гибель в этой безумной скачке. Меня же, видимо, Господь сохранил для иного, мне еще неведомого жребия… Несколько стрел попали мне в щит. Одна пробила предплечье. Еще одна попала в бедро, и, наконец, самая, коварная, пробив кольчугу, наверняка пронзила бы мне грудь, когда б не ладанка, подаренная мне перед отплытием в Святую Зем — лю моей несравненной, моей божественной Лотхен!
При этих словах добрый рыцарь мечтательно возвел глаза вверх, но, не обнаружив там искомого прекрасного лица, выдержал подобающую случаю паузу и продолжал:
— Раны были неопасны, но я потерял много крови, а что горше всего, мой жеребец, мой прекрасный Бутон! Десяток стрел, летевших в меня, навеки прервали его бег.
Он пал, как воин на поле боя, закрыв меня собой, и мне до сих пор невыразимо больно, когда я думаю, что воронье стало грязным могильщиком моего верного боевого друга.
Барон вновь загрустил.
— Упав с коня, я лишился чувств и пролежал, оглушенный, может, час, а может, и более, пока смертельная схватка не утихла. В сознание меня привело чье?то смрадное дыхание прямо у моего лица. Открыв глаза, я обнаружил толстого сарацина, склонившегося надо мной и пытающегося сорвать с меня золотую рыцарскую цепь. За поясом у мародера торчал кривой персидский кинжал дшенби в богатых ножнах. Судя по одежде негодяя, он наверняка вытащил его у какого?нибудь знатного сарацинского воина, павшего в этой битве.
От слабости я едва мог пошевелиться, но, призвав на помощь имя Божье, я иссилился выхватить этот кинжал и вонзить его в живот сарацина. Истошно закричав, он рухнул на меня, заливая все вокруг своей черной кровью. Он был очень тяжел, а я слаб от множества ран.
Время шло, и мне стало ясно, что, если Господь не пошлет мне подмоги, вашему покорному слуге останется только умереть, задохнувшись, как рыбе, выброшенной на берег. Согласитесь, мессир Вальдар, нелепая смерть для благородного рыцаря. Уж и не знаю, сколько я так лежал, то теряя сознание, то вознося молитвы Господу, но Вседержитель услышал мои молитвы и послал мне ангела?спасителя своего в образе Мизары.
— Сарацинка? — удивился я.
— Да.
— Прелестная пери?
— Напротив. Она годилась мне в матери. Мизара жила в Джеле и пришла на место нашей последней схватки, чтобы отыскать своего единственного сына, погибшего в этой сечи. На мое счастье, она услышала стон, исходящий из?под убитого разбойника, и уж совсем чудо, что она решила спасти меня. Целый год я прятался на женской половине в ее доме, пока она врачевала мои раны, и утраченные силы постепенно возвращались ко мне.
— Что же с ней стало далее?
— Увы, она погибла в пламени пожара, когда граф Уильям Невилл штурмовал Джелу. Мир ее праху! Воистину она была святой женщиной, и я с горестью вспоминаю о ней как о второй своей матери.
— Что же было дальше?
— Дальше? В числе первых, кто ворвался в Джелу, был мой милый братец Арсул.
Барон похлопал сидящего рядом юношу, которому на вид можно было дать не более восемнадцати лет, но статью своей и ловкостью он производил впечатление весьма умелого и опытного воина, подающего большие надежды в многотрудном рыцарском искусстве.
— Когда наш отец услышал о сражении под Джелой, эта новость поразила его, как удар грома. Он пожелал сам поднять крест и направиться в Палестину, но годы его были уже не те. А было время, — предался воспоминаниям барон, — когда имя Ульриха фон Шамберга звучало для врагов нашего императора грозной музыкой. Фридрих верил ему и где?то даже любил, хотя нрав у нашего отца был крутой и своевольный.
Десятки раз барон Ульрих фон Шамберг разворачивал свое знамя с Атакующей Рысью над передовыми отрядами своего сюзерена. Но… Великая слава и великое множество ран — вот все, что досталось ему за годы беспрестанных битв. Когда отец понял, что не сможет доехать до Палестины и свершить задуманное деяние, он сильно захворал.