— Что ж, непременно! Буду рад! Весьма рад! — Юшка-каан громко хлопнул в ладони, послышался тихий звук открываемой двери и чеканный грохот шагов.
— Сей отменно храбрый витязь сопроводит вас на прогулке. Вы сможете полюбоваться здешними красотами, не опасаясь ни дикого зверья, ни чужих глаз.
— Вот и прекрасно. Назови свое имя, воин.
— Финнэст, — отчеканил вошедший. — А по прозванию Ясный Беркут.
— Что ж, следуй за мной. Да не отставай!
Следующие несколько минут эфир был заполнен приемом рапортов о готовности к званому обеду. Это была звучная сага об остроте и пикантности соусов, подборе тонких вин к сырам, рыбе и мясу, непревзойденной изысканности десертов, рассказ о которых заставлял сердце обливаться кровью, а желудок томиться и страдать в невысказанной тоске.
Это была звучная сага об остроте и пикантности соусов, подборе тонких вин к сырам, рыбе и мясу, непревзойденной изысканности десертов, рассказ о которых заставлял сердце обливаться кровью, а желудок томиться и страдать в невысказанной тоске. В общем, форменное издевательство над изрядно проголодавшейся следственной группой. И как уж тут не взыграть праведному гневу?!
Рассуждения о методах жарки каплунов и рецептах фаршировки пулярок закончились, сменившись однообразным звуком шагов. Должно быть, Юшка в волнении ходил по комнате, поскольку никаких посторонних шумов не было слышно. Наконец тихо скрипнула дверь, и мы услышали голос Оринки:
— Прощенья просим, коли потревожили некстати. Мне сказывали, будто вам нездоровится, и вы кликать меня изволили?
— Нездоровится?.. О да! Я весь горю! Сердце мое колотится часто-часто. Вот, послушайте!
— Ну что вы! — недовольно вскрикнула девушка.
— Нет-нет, не отдергивайте ручку! Одно ваше прикосновение приносит мне облегчение. Поверьте, эта страсть обжигает меня! Я не могу совладать с ней! Она бурлит и клокочет так, что я задыхаюсь, и не в силах думать ни о чем, кроме вас!
— Так, стало быть, ваше преимущество, коли задыхаетесь, то вам на воздух надобно, — мягко увещевая, ответила Оринка. — И крючочек на кафтане, вот здесь, у шеи, расстегнуть. При такой напасти первое дело — духу волю дать.
— Волю, конечно, волю! — судя по звуку, Юшка-каан с силой рванул ворот своей парадной одежи, от чего украшенные каменьями застежки, оторвавшись от узорчатого фряжского сукна, дробно застучали по полу. — Я так желаю пройтись по лесу, услышать нежное пение соловьев, испить ключевой водицы. Прошу, идемте со мной! Там вы сможете избавить меня от страданий!
— Да откуда ж соловьи по осени? — начала было девушка, однако действия не в меру пылкого ухажера, вероятно, в корне пресекли замечания юной натуралистки. — Негоже это! — с трепетом в голосе вскрикнула она. — И вам-то славы не добудет, и мне — укор. А тут еще не ровен час Финнэст нас приметит. К чему всё это?
— Я повелеваю вам идти! — В голосе каана больше не слышалась та сахарная интонация, с которой завзятые сердцееды улещивают неопытных девиц. — А Финнэст не увидит. Мое вам слово. Я отослал его по неотложному делу… далеко и надолго.
— Я повинуюсь, — чуть слышно произнесла Оринка. — Но деяние сие недостойно вас.
— Слышать ничего не желаю! Извольте повиноваться! И коли подобру, так и поздорову.
Глава 17
Сказ о том, что не всяк улов к обеду
Безапелляционное приглашение совершить променад в тиши аллей не замедлило произвести должное впечатление на самовольных слушателей.
— Ну, я типа пошел? — с улыбкой крокодила, приметившего спускающуюся к водопою антилопу, не разжимая зубов, прошелестел Вадюня. — Встречу высокого гостя.
— Вадик, одна просьба… — предчувствуя недоброе, начал я.
— Понял, не дурак. Ща мы ему такую лыбу через всё лицо нарисуем, что он есть через задницу будет!
— Этого-то я и боюсь, — глядя в след могутному витязю, печально вздохнул я, но кустарник уже сомкнулся за его спиной.
Несмотря на рост и богатырские габариты, которыми у нас в городе славилась вся семья Ратниковых, Вадик двигался тихо, и лишь взмахи потревоженных веток позволяли судить о его перемещениях.
Между тем, распираемый нахлынувшими чувствами, каан самозабвенно, с пришептыванием и придыханием исполнял арию певчего дятла, стремясь пробраться к душе юной прелестницы через ее нежные ушки.
— Очаровательница, зачем вам этот солдафон? Что он видел в своей жизни, кроме рек пролитой крови и растерзанных тел, идущих на прокорм воронью! Может ли он оценить сокровище, волею случая попавшее в его грубые руки?! Что может он дать вам?
— Неправда! — обиженно прервала его спутница. — Он душевный!
— Душевный?! Я не ослышался? Финнэст, вся жизнь которого лишь схватки да скачки, кажется вам душевным? О, сердце мое, что же вы тогда знаете о душевности! Наивность юных лет застит вам очи! Вы жестоко обманываетесь! Когда из вашего дружка в какой-нибудь сече, а то и попросту в пьяной драке, вышибут дух вон, кто, скажите, кто позаботится о вас? Кто утрет ваши слезы? А это, попомните мои слова, может произойти скоро, очень скоро! Поверьте мне, вам нужен друг. Человек знатный и богатый, который может устроить вашу жизнь. Будьте моей! И когда я стану королем, вы будете королевой — королевой моего сердца!